Собор

— Ты нравишься многим, — пылко воскликнул Модюи, — но можно ли на них рассчитывать?

— На кого? — весело спросила Элиза. — Ты всех их знаешь, мой милый Тони?

Антуан хмыкнул:

— Барон де Ревэ, например, слишком стар и может отдать богу душу, а этот сухопарый драгун, который обхаживает тебя с прошлой осени, мне кажется, уже женат… Но ведь ты и мне нравишься, Лизетта, и нравишься давно. Я отношусь к тебе серьезнее их всех, хотя до сих пор не получил за это ничего, кроме улыбок… Право же, едем со мной в Петербург!

Монферран, не веря себе, прислонился пылающей головой к косяку двери, и несшиеся из-за нее слова зазвучали еще громче и отчетливее.

— А что, скажи мне, пожалуйста, я стану делать в Петербурге?

— У меня в Петербурге огромные связи. Я устрою тебя в любой цирк, в любую труппу. Могу даже в балет… Тебе, правда, уже двадцать лет, но об этом никто не догадается. Я скажу, что восемнадцать…

— Нет! — хохотала Элиза. — Семнадцать, Тони, семнадцать! На большее я не согласна!

Потом она помолчала и так же весело спросила:

— Ну а что будет с Анри? Как он переживет сразу мою измену и твою?

— Но ведь он знает, что я первым с тобой познакомился, так что с моей стороны нет никакой измены, — голос Антуана был неестественно игрив. — А ты, шалунья, изменяла ему давно.

— Ах да! А я и забыла… А ты напомнил…

— И потом, — настойчиво продолжал Антуан, — повторяю тебе: до вашего разрыва остались считанные дни. Я называл тебе причины. Могу добавить еще одну: Огюст не лишен снобизма. С годами он делается все более похож на своего покойного дядюшку Роже…

— Ты стал это замечать, милый Тони, после того, как увидел его альбом, да? Тот, что он подарил русскому царю? — тем же шутливым тоном спросила мадемуазель де Боньер.

Слышно было, как Модюи чем-то сильно поперхнулся.

— Ч… черт возьми, вот женская логика! А причем тут альбом? Ты поедешь со мной в Петербург? Решай!

Дальше Огюст не слушал. Он схватил за шнурок и что есть силы рванул колокольчик.

Дверь открылась. Элиза увидела его искаженное побелевшее лицо и отшатнулась, тихо ахнув. Модюи застыл в кресле возле окна, вытаращив глаза, полные ужаса. Его ужаснуло не столько внезапное появление товарища, сколько взгляд Огюста.

В этом взгляде была сумасшедшая злость.

— Ты… — только и смог выговорить пораженный Антуан.

— Анри! — вскрикнула Элиза.

— Отойдите, мадемуазель! — страшным, холодным и спокойным голосом произнес Огюст. — Для меня не новость ваше лицемерие, и я переживу его легко. Где мне спорить за вас с баронами и драгунами?.. Но тебя, Тони, следовало бы за это убить!..

Произнося эти слова, он вдруг увидел на туалетном столике Элизы среди всевозможных мелких безделушек небольшой черный пистолет с широким дулом. Потом он сам не мог вспомнить, как успел в одно мгновение схватить оружие и прицелиться.

— Огюст, что ты делаешь?! Опомнись!!!

Антуан вскочил с кресла, рванулся ему навстречу, потом, задрожав, метнулся назад и прижался спиной к стене.

— Ради бога, приди в себя! — прошептал он. — Ты же и в самом деле меня убьешь!

Монферран усмехнулся:

— Ко всему прочему ты еще и трус, Тони… Да не стану я тебя убивать — много чести, а вот возьму и распишусь пулей на твоей наглой физиономии, оставлю на ней след!

В это время Элиза шагнула вперед и оказалась между ними. Ее лицо покрыл румянец, губы презрительно подрагивали.

— Не разыгрывай дурную драму, Анри! — она протянула руку и спокойно взялась за широкое пистолетное дуло. — Отдай мой пистолет. Он не настоящий, он цирковой и стреляет длинной цветной лентой. Если ты выстрелишь, я умру со смеху, а меня ведь ты не собираешься убивать.

Эти слова привели Огюста в себя. От стыда и досады, от пережитого только что потрясения и невыносимой обиды ему хотелось разрыдаться. Он швырнул на пол игрушечное оружие, недоумевая, как мог спутать его с настоящим, и, прежде чем выскочить за дверь, успел услышать исполненный облегчения возглас Модюи:

— О, господи! Элиза, да он же сумасшедший!

— А ты подлец! — резко, уже безо всякого смеха ответила на это мадемуазель де Боньер. — Ступай отсюда вон! Обоих вас больше не желаю видеть! Деритесь на дуэли, подсылайте друг к другу наемных убийц — мне нет до этого дела! Прочь!

Окончательно очнулся Монферран уже у себя дома. Перед ним на столе стоял пустой графин, где уже не осталось ни капли вина, а за окном было утро. Надо было сменить мокрую от пота рубашку, причесаться и идти на службу, однако ему хотелось кинуться на улицу, напасть на кого-нибудь из прохожих, обругать его самыми скверными словами, нарваться на драку. Он выпил большой стакан холодной воды и почувствовал наконец, что наполнявший его горячечный жар остывает…

Неделю спустя произошло несчастье, которое явилось последним актом драмы.