Собор памяти

Они нашли Уссуна Кассано в одиночестве, в городе трупов и отрубленных голов, насаженных на пики. Они нашли его в небольшой мечети; от его армии осталась едва ли десятая часть. Вонь разлагающейся плоти была вездесуща; даже костры, горевшие на месте базарной площади, не в силах были поглотить горькой тошнотворной вони. Шлюхи и солдаты, персиянки, сражавшиеся бок о бок с мужчинами, дети и горожане — все обратились в дым. Город был предан огню, однако невозможно было определить, кто здесь жёг, закалывал, рубил, насиловал и грабил — персы или турки.

Кайит Бей тотчас же приказал снять с пик все оставшиеся головы и похоронить по надлежащему обряду. Чтобы выполнить этот приказ, солдатам пришлось прежде перебить собак, которые не желали отдавать без боя свою жуткую добычу. Был разгар дня; воздух был обильно насыщен пеплом, который пропитал грязью сам солнечный свет, усиливал духоту и жару. Воздух, которым трудно было дышать, который обращал всё окружающее в череду расплывчатых миражей — словно это место было гигантским фантомом, кошмарным видением, представшим воспалённому уму солдата, умирающего от жажды в сердце пустыни.

Но едва армия стала лагерем вокруг города, персидские землевладельцы и надсмотрщики пригнали крестьян и торговцев из окрестных селений, которые уцелели от разора — чтобы поставить торговые ряды и устроить должную встречу Кайит Бею. Уже маркитанты, мясники, булочники, повара, новые отряды шлюх тянулись к городу, торопясь не упустить прибыльного дела — на армии Кайит Бея, разросшейся до ста тридцати тысяч, можно было недурно заработать.

   — Царь зовёт тебя, — сказал Куан Леонардо, который вместе с Хилалом и Миткалём устанавливал вокруг лагеря гигантский круг пушек и прочих орудий, включавший в себя даже солдат, занятых тревожным ожиданием в горах. Мамлюки, которые двигались пеше и конно, в фалангах, почти не отличавшихся от фаланг Древней Греции или Македонии, которые созрели для битвы и стремились к ней, которые радостно молились Аллаху, Единому и Сущему и призывали Его имя, которые взывали к богине войны, богине жизни и смерти, выпевая посвящённый ей псалом: «Mun shan ayoon Aishe», — эти мамлюки теперь потрясённо сникли перед истинным ликом недавней, окружавшей их со всех сторон смерти.

Леонардо кивнул и пошёл за Куаном через лагерь в самое сердце Калиндры.

   — Я слыхал, ты нынче враждуешь со своими друзьями, — сказал Куан.

   — Как поживает Америго? — спросил Леонардо.

   — Он живёт в моём шатре. Ты мог бы повидаться с ним, но, похоже, ты предпочитаешь общество евнухов.

   — А что, Америго... согласен с Сандро? — Леонардо не хотел выдавать себя, не хотел даже намекать на возможность того, что он действительно ответствен за смерть Зороастро.

   — Тебе бы следовало поговорить с ними обоими. Сандро не уверен в том, что видел.

   — Не уверен?

   — Он не так везуч, как мы... у него нет системы запоминания.

Леонардо рассмеялся с нескрываемой горечью.

   — Какая система может помочь в такие времена? — Даже обсуждать подобное казалось кощунством; здесь, где воздух был тесен от множества мёртвых душ и испепелённых останков того, что ещё недавно было живой плотью, они говорили о мелких своих огорчениях; перед лицом вечности рассуждали о самой основе эфемерного... и всё-таки о важном, потому что хрупкая связь любви и дружбы существовала даже здесь, где смерть и резня были так привычны, что их переставали замечать.

   — Ты знаешь, что здесь произошло? — спросил Леонардо.

   — По словам персов, на них напали ночью, и большинство было перебито в своих шатрах.

   — Это же бессмыслица! Царь не мог настолько позволить себе размякнуть, чтобы...

   — Нет, маэстро, — сказал Куан, — это правда. Всякому случается заснуть.

   — Ты знаешь, что я имею в виду, — раздражённо сказал Леонардо.

Куан отвёл от него взгляд и улыбнулся, но в улыбке была ирония.

   — Его также превзошли числом, и ему довелось сразиться с отборными янычарами Мустафы.

   — Мустафы?

   — Это любимый сын Великого Турка. Из всех его сыновей Мустафа больше всего похож на отца, как Зейналь был больше прочих похож на Кассано. Они прятались в горах.

   — Значит, царь недооценил его.

Куан пожал плечами. Они проходили мимо незарытой могилы. У края ямы стоял на коленях человек в разодранной одежде, голова его кровоточила в тех местах, где были вырваны волосы; он выл и плакал, содрогаясь неудержимо, как в конвульсиях. Женщина, стоявшая за ним, тоже плакала, пронзительно подвывая и причитая. Хотя Леонардо знал, что не следует заглядывать в могилу, он не смог удержаться. Там были только женщины и дети.