Читаем Собор памяти полностью

Собор памяти

— Ах, я ошиблась. — Симонетта коснулась его лица. — Ты не ангел. — Она смотрела на него так, словно он был её натурщиком. — Ты Леонардо... и тебе пора уходить.

Леонардо было прижался к ней, но она покачала головой.

— Быть может, ты всё-таки ангел, — сказала она. — Ты обещаешь сделать, как я прошу?

— Да, мадонна, — прошептал Леонардо.

Симонетту несли в храм Оньиссанти на открытых носилках. Она была в белом платье с длинными рукавами; волосы, заплетённые в косы, не украшало ничего, кроме лент. Лицо её было напудрено и бело, как слоновая кость. Она лежала на ложе из цветов; они окружали её, как тень небес. Цветы наполняли и сам воздух. Плачущие, скорбящие люди высовывались из окон и бросали на проходящую внизу процессию пригоршни цветочных лепестков.

Симонетта была святой, и её несли личные armeggeria Лоренцо из самых видных семей Флоренции. Красивые юноши были в предписанных трауром цветах: темно-красном, мглисто-зелёном, коричневом. Процессия медленно двигалась по тихим, хотя и переполненным улицам: Флоренция оплакивала свою королеву красоты. Горожане рыдали в голос и раздирали на себе одежды, словно умерла их родная сестра или дочь.

Леонардо и Никколо шли рядом с Сандро, за верным другом Лоренцо Джентиле Бекки, епископом Ареццо.

Сам же Лоренцо ждал в темноте храма — в отличие от его жены Клариссы. В груботканой тёмной рубахе с поясом он стоял подле алтаря, глядя на неф и часовню сквозь коринфские колонны и полукруглые арки из серо-голубого pietra serena, камня Флоренции. Следы экземы проступили на его лице, но он не попытался скрыть их.

Леонардо следил за службой, однако ощущал себя далеко от всех этих голосов, молитв, всхлипов и шёпота. В нём ревела его собственная буря, отзвук его личной скорби. Но слёз не было. Он был так же холоден и мёртв, как голубые камни церкви. Как Симонетта, он нашёл свой путь к избавлению.

Она ушла к чистому вечному свету, к Основе Основ.

Он бродил по мрачной стране смерти, где любовь, мука, скорбь были лишь наблюдаемыми явлениями, идеями столь же далёкими и холодными, как чистые образы Платона.

Чистилище.

И, глядя на Симонетту, чья плоть преобразилась в мрамор, он молился за неё — и за себя. Он молился, чтобы она действительно вознеслась. Чтобы её видения ангелов и высших созданий оказались правдой. Чтобы она чудесным образом стала для него Беатриче и вывела его из смертной тьмы его собственной души.

Ибо душа его терзалась — терзаниями Симонетты и Джиневры, но не его собственными.

Сандро и Никколо с двух сторон держали его за руки. Потому что — невозможная вещь — он плакал. Грудь его ходила ходуном, дыхание пресекалось. Он чувствовал, как солоны слёзы.

А потом служба кончилась — и рядом с ними оказался Лоренцо. Он обнял Сандро и наконец-то взглянул на Леонардо.

— Она была тебе хорошим другом, мастер Artista[102], — сказал Лоренцо, и губы его искривила слабая, но жестокая ироническая усмешка. — А я — человек слова. Я сдержу слово, данное нашей мадонне, хотя сейчас мне противно видеть твоё лицо.

Леонардо мог лишь кивнуть: не время было наводить между ними мосты.

Лоренцо ушёл, забрав с собой толпу придворных, друзей и родни. Их место заняли другие почитатели Симонетты. Процессия скорбящих будет течь всю ночь, как воды Арно, оставляя на мраморном полу крошево из бумажек, еды и раздавленных цветов.

Не замечая давки вокруг, Леонардо смотрел на Симонетту.

Флорентийская грёза любви.

Ныне хладная плоть флорентийского камня.

— Симонетта показывала тебе своих ангелов? — спросил Леонардо у Сандро.

— Да, — сказал тот.

— И ты их видел?

— Идём, Леонардо. Нам пора уходить.

— Ты видел их? — настаивал Леонардо.

— Да, — сказал Сандро. — А ты?

Леонардо покачал головой, а потом наконец позволил Сандро и Никколо вывести себя из церкви.