Собор памяти

И впрямь скоро прозвучали первые призывы на молитву — для тех, кто правил колесницами, и тех, кто шёл за ними следом, воинства жнецов, что шагало по полю смерти, отрубая головы, отсекая пальцы с перстнями. Это было похоже на факельное шествие, и Леонардо не мог удержаться, чтбы не пойти следом, словно подкова, притянутая магнитом. Охваченный ужасом и отвращением, он тенью шёл во тьме. Он и похож был на тень, безголового демона или джинна — чёрная краска по-прежнему покрывала его лицо. Он не мог не видеть и не слышать раненых и изувеченных курдов, которые молили о милости, о жизни, об отсрочке, когда солдаты, шагавшие за колесницами, срубали им головы и бросали их, ещё шевелящие губами, в мешки. Не обращая никакого внимания на кипевшие вокруг человеческие муки, солдаты пересмеивались и переговаривались, кроша, рубя и выдёргивая из месива кровавые обрубки. Крики восторга сопровождали всякую ценную находку... и эти крики смешивались с мольбами и смертными стонами жертв.

И Леонардо шёл по следам своих машин, перешагивая через части тел и трепещущие лоскутья изодранных шатров, оскальзываясь в застывающей крови — шёл и пытался молиться, взывать к Господу о внемлении.

Но он знал, что ответа не будет, ибо в этот миг сам был Богом.

То, что он видел, было рождено его разумом, было его детищем.

Lacrimae Christi[115].

Глава 24 ЗАМОК ОРЛА

Ни единая птица, если не ищет смерти,

не приблизится к его гнезду.

Леонардо да Винчи

Как вихрь, что мчится по песчаной и

пустынной долине и в своём торопливом

движении увлекает к своему центру всё,

что противостоит его яростному бегу.

Леонардо да Винчи

Уснуть было невозможно, потому что уже близился рассвет.

Хотя лагерь был взбудоражен, говорили все шёпотом. Небо походило на щит, усыпанный звёздами, и смешение звёздного света с отблесками пожаров придавало всей этой предрассветной сцене какой-то диковинный, неземной вид. Леонардо разыскивал своих друзей; онемевший и оцепеневший, бродил он по лагерю. Он поглощал, как губка, все гротескные детали побоища: всех, кто был в движении либо замер от горя или усталости... всё и вся становились для Леонардо бесконечной живой картиной, которая жила и менялась, росла, разлагалась, а порой даже и умирала, но лишь как вянут и умирают листья зимой — оставаясь живой, хотя и неподвижной. Леонардо эта картина виделась написанной на фламандский манер: отлакированная, со щедрыми масляными мазками, глубокая и сияющая, как ледяная темница антихриста.

Леонардо снова и снова возвращался к этому образу, словно сам Данте наставлял его, преследовал, наказывал за все его разрушительные изобретения, за эти поля дивной смерти из кости и чёрного дерева. Звёзды казались сделанными из лака; свет словно исходил от трупов, разбросанных по полю битвы. Леонардо хотелось выправить убитых, выпрямить их изломанные члены, закрыть их изумлённые, наполненные звёздным светом глаза, прикрыть их наготу, ибо они чудились нагими, застигнутыми в неком постыдном и противоестественном совокуплении. Леонардо видел смерть и прежде, но не в столь разнообразных обличьях; он никогда не был так затоплен ею в bottegas, где разрезал плоть и жилы, изучая природу мёртвого тела. Здесь же смерть была такова, как она есть: разодранные, расчленённые, обобранные тела, валявшиеся точно груды мусора. Многие мертвецы были полуголыми, потому что для бедуина считается почётным взять себе одежду поверженного врага.

Но все эти люди были братьями, Ак-Койнлу, племенем Белого Барана...

Мысли Леонардо, казалось, жили собственной жизнью, потому что размышлял он о грандиозном пиршестве — кипящем жире, горах лоснящегося риса, аппетитном аромате жареного мяса, варёных бараньих головах, что венчают горы подливы, риса и мяса, их разинутых челюстях, чёрных дымящихся языках, что вываливаются меж белых, как лунный свет, зубов...

Он с отвращением повернул прочь, но смерть окружала его со всех сторон... и он даже не осмелился пройти между курдов, изрубленных на куски изобретёнными им колесницами... и вспоминал Понте Beккио, мост мясников, где нельзя было пройти, не переступив через лужи свернувшейся крови или не увидев свежеразделанных трупов животных, что станут чьим-то ужином.

   — Леонардо, ты разве не спал? — спросил Куан, застигнув Леонардо врасплох; тот рефлекторно потянулся к кинжалу, и это, кажется, позабавило Куана.

   — Не я один, — ответил Леонардо. — И никто сейчас не спит, кроме мёртвых. — Он смотрел на трупы.

   — Ты пожалеешь об этом, когда мы отправимся в путь. Тогда ты возмечтаешь о благословенном сне.

   — Что ж, быть может, тогда тебе придётся применить собственное лекарство.

Пропустив его слова мимо ушей, Куан наблюдал за могильщиками, которые принялись копать неглубокие ямы. Леонардо содрогнулся — это зрелище напомнило ему о чуме.

   — Нашёл ты своих друзей? — спросил Куан.