Собор памяти

   — Леонардо!

   — Нет ещё, — сказал Леонардо, — мы покуда не в безопасности.

   — Да мне наплевать! — сказал Миткаль.

   — Так что же мне, ссадить тебя прямо здесь?

Миткаль не ответил, лишь крепче прижался к Леонардо.

Даже здесь, в арьергарде, где солдаты Калула и мамлюки плечом к плечу отбивали атаки турок, лязг мечей, крики мужчин и женщин, свист стрел и грохот аркебуз были так оглушительны, что казались осязаемы. Однако клубы пыли придавали полю битвы какой-то нереальный вид; быть может, Дантово представление об аде родилось именно из такого вот зрелища. Леонардо вдохнул дым, захлебнулся от едкой кислой вони горящей плоти... и увидел Джиневру — она по-мужски скакала на персидской кобыле, размахивая мечом, словно училась этому с малолетства, рубя и убивая с той же ожесточённой решимостью, что и другие мужчины и женщины вокруг неё. Персиянки дрались как мужчины, быть может, и лучше, ибо носили в утробах младенцев, которых должны были защищать.

Но увидел он конечно же Гутне, которая была Джиневрой, была его рабыней до того, как встретила Сандро.

Она увидела Леонардо и направила коня к нему; вместе они покинули неистово бьющееся сердце битвы и сквозь завесу пыли выехали на чистое, открытое место. Радуясь тому, что хотя бы ненадолго оказался вне опасности, Леонардо повёл их в укрытие ближайшей рощицы. За нею высились изборождённые непогодой и временем скалы. Миткаль тотчас спешился, словно для него было бы унижением остаться в седле Леонардо. Гутне пристально разглядывала Леонардо; лицо её было в потёках грязи, напоминавших следы слёз, одежда и руки насквозь пропитались грязью и кровью. На ней не было ни вуали, ни головного платка, и волосы, ярко-рыжие, как тогда, в первую их встречу, были отброшены со лба и падали на спину. Она была Медузой — колечки крашеных рыжих прядей свивались туго, точно змейки — и источала ненависть так же естественно, как тело источает тепло.

   — Почему ты не с другими женщинами? — спросил Леонардо. — И почему...

Она рассмеялась, обрывая его на середине фразы:

   — Ты думаешь, только персиянки могут сражаться? Мы тоже не всю свою жизнь проводим в гаремах.

Удивлённый её агрессивностью, он только и мог, что сказать:

   — Я не хотел быть непочтительным...

   — Зато я была непочтительна. — Она опустила глаза и, словно лишь сейчас осознав, что голова её непокрыта, подтянула повыше свой узорчатый муслиновый платок. Улыбнулась ему, словно приняв иную личину, и сказала: — А, так вот как ты узнал меня. — Гутне помолчала и добавила: — Но я узнала тебя сразу, маэстро, словно Аллах указывал на тебя.

   — Это Сандро попросил тебя выкрасить волосы, как у...

   — У Джиневры? — переспросила она. — Нет, но именно она подсказала мне сделать это.

   — Что ты имеешь в виду?

   — Я хотела Калула.

   — Сына Уссуна Кассано?

Гутне кивнула.

   — Я выкрасила волосы и отыскала его. Он увидел меня — и увидел себя. Теперь я принадлежу ему. — Она запнулась с удивлённым видом. — Ты разве против? С тех пор как ты отдал меня Сандро, я... — Она смолкла с рассчитанной многозначительностью, но смотрела на Леонардо испытующе, словно хотела понять, желает ли он, чтобы она вернулась.

   — А как же Сандро? — спросил он.

   — Он сказал мне, что не останется в этих краях.

Пришла очередь Леонардо удивляться.

   — Он сказал мне, что любит меня, — продолжала Гутне, — но не может заниматься со мной любовью. Он сказал, что унесёт мой образ в своём сердце. Ты не знаешь, что он этим хотел сказать?

Леонардо знал, даже слишком хорошо, но промолчал.

   — Ещё он сказал, что посвятил себя Богу. Он хотел позаботиться о моём устройстве, но я отказалась. Когда он узнал о Калуле, он сильно рассердился.

   — Где он теперь? — обеспокоенно спросил Леонардо.

   — Не знаю. Он не сказал мне.

   — Тогда где держат женщин?

   — А разве он при них?

   — Я думаю — да.

   — Не знаю. Никто этого не знает, кроме тех, кто их охраняет. — С этими словами Гутне вскочила в седло, затем обернулась: — Тебе и вправду не безразлично, что с ним станется?

Леонардо мог лишь смотреть на неё.

   — Я думаю, тебе безразличны все, кроме Никало. А он, скорее всего, уже мёртв. — И она поскакала назад в бой, к солдатам Калула, исчезнув в клубах пыли, словно и сама была сотворена из дыма.

   — Она ненавидит тебя, верно, господин? — В тоне Миткаля был не вопрос, а утверждение. Помолчав, мальчик добавил: — Господин, я знаю, где прячут женщин.

Когда Леонардо отыскал калифа, тот, сидя в седле на отшибе от боя, совещался с Куаном, Деватдаром и другими высшими офицерами, все — эмиры из тысячи. Они сбились тесной кучкой, и телохранители-мамлюки кольцом окружали их. Увидев Леонардо, калиф кивнул ему и сделал знак солдатам расступиться и пропустить Леонардо.

   — Я вижу, что ты, по крайней мере, жив, — сказал Кайит Бей, — а вот другие мои воины убиты.

   — Турков погибло больше, чем арабов или даже персов, о Владыка Миров, — сказал Леонардо.

   — Благодаря твоим орудиям, маэстро. Но что проку в них сейчас?

   — Твои войска слишком рвались в бой.

Куан взглянул на него с тревогой, потому что калиф был изнурён и физически и духовно; но Кайит Бей сказал: