Собор памяти

   — Однако, — продолжал Мирандола, — возможность её исцеления, снятия чар весьма велика, если начать лечение немедля. Это очень рискованно, но противоядие существует. Вы также должны понять, что, если душа нашего Сандро уже зачахла, он умрёт, когда Симонетта отнимет образ, созданный им.

В этот миг в комнату вошла ведьма, и Леонардо едва не задохнулся от вони. Она склонила голову перед Лоренцо и Мирандолой и сказала:

   — Я ничего не обещаю, господа.

Но Мирандола, словно не заметив её, подошёл к постели.

Устремив взгляд прямо в глаза Сандро — или на фантом, отражённый в его глазах, — он произнёс:

   — О верховный владыка священного имени, о повелитель Сатурн, ты, кто холоден и бесплоден, суров и лишён сострадания; ты, кто мудр и непостижим, кто не ведает ни наслаждений, ни радости, кому открыты все уловки и хитрости божественного обманщика, кто несёт процветание или гибель, наслаждение или страдание! О Сияющий Отец, прошу тебя, в своей доброте и благоволении позволь своим слугам исцелить ослабевшую, осквернённую душу этого человека от его фантомной болезни!

Сандро дрожал, плотно закрыв глаза. Потом начал мотать головой из стороны в сторону, словно у него опять начинался приступ.

   — Привяжите его руки и ноги к кровати, — приказала ведьма. — Да поживее, пока он опять не потерял сознание!

Леонардо воспротивился, но Мирандола кивнул слугам, и они сделали то, что велела старуха. Пока Сандро привязывали, Лоренцо сказал:

   — Леонардо, это тяжко нам всем, но у нас нет выбора, если только мы не хотим, чтобы наш друг умер.

Леонардо не мог объяснить Лоренцо или кому-нибудь другому из присутствующих, что колдовство не сработает; и особенно опасно было противоречить молодому графу Мирандоле, любимцу Великолепного.

Когда это издевательство закончится, он сам позаботится о Сандро.

А ведьма между тем не теряла времени. Она бросила в огонь два перевязанных бечёвкой мешочка. Они вспыхнули и затрещали, источая дым, что пахнул травами, благовониями, муравьиной кислотой и смолой. От дыма щипало глаза, а пламя меняло цвет, и в нём проступали какие-то смутные образы.

У Леонардо закружилась голова, словно он слишком много выпил, на грани его зрения замелькали образы, тени. Он был уверен, что ведьмины курения предназначены для того, чтобы затуманить головы тем, кто их вдыхает, а потому отступил от огня и прикрывал рот и нос рукавом, покуда дым не рассеялся.

Ведьма обошла кругом постель Сандро и принялась резким голосом ругать его. Она называла его евреем и подставляющим зад содомитом; она чернила Симонетту, предмет его страсти, называя её сукой, потаскухой, продажной стервой; она склонялась над ним, отбросив накидку, и её груди, отвисшие как вымя, болтались нелепой пародией чувственности. Потом она заговорила громче, закричала, тряся его за плечи:

   — Твоя баба — подстилка, соска, давалка! — Она заползла на постель и устроилась над головой Сандро, широко распялив тощие корявые ноги. — Глянь-ка на мою щёлку, говнюк! — И по-девичьи тонким голоском спросила: — Так ли хороша её плоть, как моя?

Ведьма задрала платье, обнажив промежность, и вытащила смоченную менструальной кровью — не её собственной конечно же — тряпку, которая была обмотана вокруг её талии.

   — Сдирайте занавеси с окон! — крикнула она Мирандоле.

   — Это для того, чтобы высвободить фантом маэстро Сандро, — прошептал Никколо.

Леонардо в отвращении затряс головой.

   — Не думаю, чтобы на это стоило смотреть дальше.

Но Никколо, словно не слыша его слов, отошёл на другую сторону комнаты.

Мирандола срывал с окон плотные занавеси, всякий раз повторяя: «Deus lux summa luminum» незримый свет Божий. Слабый свет уходящего дня проник в комнату, такой же прозрачный и неощутимый, как на картинах Сандро, одна из которых стояла сейчас у стены. Это была «Весна»; и танцующие грации, изображённые по описаниям Апулея[68], казались сотканными из света. Эти фигуры не имели телесности; то были сияющие духи, ангельские, невыразимо прекрасные видения — фантомы Симонетты, порождённые разумом Сандро.

Возможно, ведьмин дым всё же поразил зрение Леонардо, потому что ему почудилось, что фигуры едва заметно движутся: они жили и страдали, захваченные двухмерным безвременьем картины.

Мотая вонючей тряпкой перед лицом Сандро, ведьма восседала у него на груди и похотливо постанывала. Потом бросила тряпку ему на лицо и забормотала:

   — Твоя баба свинья, дрянь, грязнуля... вот как это, как это... Проклятие естества — вот что она такое.

Потом она на коленях отползла назад и ввела в свою промежность его пенис.

Глаза Сандро были раскрыты; казалось, он смотрит прямо на неё.

Только эти глаза и казались живыми...

Подвигавшись на нём в гротескной пародии на соитие, ведьма в конце концов сдалась. Всё ещё раскорячась над больным, словно четырёхлапый паук, она обернулась к Мирандоле и Лоренцо и сказала:

— Это не человек, а дьявол! Ему не поможет ничто. Она слезла с Сандро и спустилась с кровати, затем выплыла из комнаты с видом высокородной дамы, которую только что незаслуженно оскорбили.