Собор Парижской Богоматери

– Нет, государь мой, – ответила старуха, – разве только то, что в протоколе мой дом назвали покосившейся вонючей лачугой, а это слишком уж обидно. Все дома на мосту не бог весть как приглядны, потому что они битком набиты бедным людом, однако в них проживают мясники, а это люди зажиточные, и жены у них красавицы и чистюли.

Судебный чин, напоминавший Гренгуару крокодила, встал со своего места.

– Довольно, – сказал он. – Прошу господ судей не упускать из виду, что на обвиняемой найден был кинжал. Женщина, именуемая Фалурдель, вы принесли с собой сухой лист, в который превратился экю, данный вам дьяволом?

– Да, государь мой, – ответила она, – я отыскала его. Вот он.

Судебный пристав передал сухой лист крокодилу, который, зловеще покачав головой, передал его председателю, а тот в свою очередь – королевскому прокурору церковного суда. Таким образом лист обошел весь зал.

– Это березовый лист, – сказал мэтр Жак Шармолю. – Вот новое доказательство колдовства.

Один из советников попросил слова.

– Свидетельница, два человека поднялись к вам вместе: человек в черном, который на ваших глазах сначала исчез, а потом в одежде священника переплывал реку, и офицер. Который же из них дал вам экю?

Старуха призадумалась на мгновение и ответила:

– Офицер.

Толпа гудела.

«Вот как? – подумал Гренгуар. – Это заставляет меня усомниться во всей истории».

Но тут вновь вмешался мэтр Филипп Лелье, чрезвычайный королевский прокурор:

– Напоминаю господам судьям: в показании, снятом с него у одра болезни, тяжелораненый офицер заявил, что, когда к нему подошел человек в черном, у него сразу мелькнула мысль, не тот ли это самый монах-привидение; что призрак настоятельно уговаривал его вступить в сношения с обвиняемой и на его, капитана, слова об отсутствии у него денег, сунул ему экю, которым вышеупомянутый офицер расплатился с Фалурдель. Следовательно, это экю – адская монета.

Такой убедительный довод, казалось, рассеял все сомнения Гренгуара и остальных скептиков из числа присутствующих.

– Господа, у вас в руках все документы, – добавил, занимая свое место, чрезвычайный королевский прокурор, – вы можете обсудить показания Феба де Шатопера.

При этом имени подсудимая встала. Голова ее показалась над толпой. Гренгуар, ужаснувшись, узнал Эсмерадьду.

Она была очень бледна, ее волосы, некогда столь изящно заплетенные в косы и отливавшие блеском цехинов, в беспорядке рассыпались по плечам, губы посинели, ввалившиеся глаза внушали страх.

– Феб! – растерянно промолвила она. – Где он? О государи мои! Прежде чем убить меня, прошу вашей милости, скажите мне, жив ли он?

– Замолчи, женщина, – проговорил председатель. – Это к делу не относится.

– О, сжальтесь! Ответьте мне, жив ли он? – вновь заговорила она, молитвенно складывая свои прекрасные исхудалые руки, и слышно было, как цепи, звеня, скользнули по ее платью.

– Ну хорошо, – сухо ответил королевский прокурор. – Он при смерти. Довольна ты?

Несчастная упала на низенькую скамью, молча, без слез, бледная, как восковая статуя.

Председатель нагнулся к сидевшему у его ног человеку в шитой золотом шапке, в черной мантии, с цепью на шее и жезлом в руке:

– Пристав, введите вторую обвиняемую.

Все взоры обратились к маленькой двери, которая распахнулась и пропустила, вызвав сильнейшее сердцебиение у Гренгуара, маленькую хорошенькую козочку с вызолоченными рожками и копытцами. Изящное животное на мгновение задержалось на пороге, вытянув шею, словно, стоя на краю скалы, оно озирало расстилавшийся перед ним необозримый горизонт. Вдруг козочка заметила цыганку и, в два прыжка перескочив через стол и голову протоколиста, очутилась у ее колен; тут она грациозно свернулась у ног своей госпожи, будто выпрашивая внимание и ласку; но подсудимая оставалась неподвижной, и даже бедная Джали не удостоилась ее взгляда.

– Вот те на! – сказала старуха Фалурдель. – Да ведь это то самое мерзкое животное, я их отлично узнаю, одну и другую!

Тут взял слово Жак Шармолю:

– Если господам судьям угодно, то мы приступим к допросу козы.

Это и была вторая обвиняемая.

В те времена судебное дело о колдовстве, возбужденное против животных, не было редкостью. В судебных отчетах 1466 года среди других подробностей встречается любопытный перечень издержек по делу Жиле-Сулара и его свиньи, «казненных за их злодеяния» в Корбее. Туда входят и расходы по рытью ямы, куда закопали свинью, пятьсот вязанок хвороста, взятых в Морсанском порту, три пинты вина и хлеб – последняя трапеза осужденного, которую братски с ним разделил палач, – даже стоимость прокорма свиньи и присмотр за ней в течение одиннадцати дней по восьми парижских денье в сутки. Иногда правосудие заходило еще дальше. Так, по капитуляриям Карла Великого и Людовика Благочестивого устанавливались тягчайшие наказания для огненных призраков, дерзнувших появиться в воздухе.

Прокурор духовного суда воскликнул: