Собор Парижской Богоматери (сборник)

– Как вы увлекательно говорите! – сказал он, отирая слезу. – Ну, хорошо; я подумаю… Оригинальная вам пришла мысль… В конце концов, – продолжал он, помолчав, – кто знает? Может случиться, что меня и не повесят. Ведь не всегда женится тот, кто посватался. Найдя меня в келье в таком смешном наряде – юбке и чепце, – они, может быть, только расхохочутся… Ну а если даже и повесят? Разве смерть от веревки не такая же смерть, как всякая другая, или, лучше сказать, не похожа на всякую другую? Смерть на виселице – смерть, достойная мудреца, который колебался всю свою жизнь. Эта смерть – ни рыба ни мясо, как ум истинного скептика, смерть, носящая отпечаток пирронизма и нерешительности, смерть между небом и землей, парящая в воздухе. Это смерть, приличная философу, и мне она, может быть, предопределена. Великолепно умереть так, как жил.

Священник прервал его:

– Значит, решено?

– Что такое смерть, в конце концов? – продолжал Гренгуар с увлечением. – Одно неприятное мгновение, необходимая дань, переход от ничтожества к небытию. Когда кто-то спросил философа Церцидаса, охотно ли бы он умер, тот ответил: «Отчего и не умереть, раз я в загробной жизни увижу великих людей – Пифагора среди философов, Гекатея среди историков, Гомера среди поэтов, Олимпия среди музыкантов?»

Архидьякон протянул ему руку:

– Итак, решено? Вы придете завтра.

Этот жест возвратил Гренгуара к действительности.

– Ах нет, – ответил он тоном человека, только что проснувшегося. – Быть повешенным! Это ни с чем не сообразно! Я не хочу.

– В таком случае прощайте! – И архидьякон прибавил сквозь зубы: – Я доберусь до тебя!

«Не хочу я, чтобы этот человек добрался до меня», – подумал Гренгуар и побежал за Клодом.

– Стойте! Отец архидьякон! Зачем ссориться старым друзьям? Вы принимаете участие в этой девушке, то есть в моей жене, – хорошо! Вы придумали план, чтобы вывести ее невредимой из собора, но предлагаете средство, весьма неприятное для меня, Гренгуара. А что, если я вам предложу свой план?.. Предупреждаю вас, что у меня сию минуту мелькнула блестящая мысль. Что вы скажете, если я придумал средство вывести ее из затруднительного положения, не подвергая своей шеи опасности свести знакомство с петлей? Что вы на это скажете? Ведь вы этим удовлетворитесь? Разве для вашего удовольствия необходимо, чтоб меня повесили?

Священник с нетерпением рвал пуговицы своей сутаны.

– Вот болтун!.. Говори, что ты такое придумал!

– Да, – продолжал Гренгуар, разговаривая сам с собой и поднося указательный палец к носу в знак размышления, – так! Бродяги – славные ребята… Цыгане любят ее… Они пойдут по первому зову… Нет ничего легче… Одним ударом. В сумятице ее легко будет похитить… Хоть завтра вечером… Они будут очень рады.

– Говори же, что ты придумал? – настаивал священник, тряся его.

Гренгуар величественно повернулся к нему.

– Оставьте! Видите, я сочиняю. – Он подумал еще несколько секунд, затем зааплодировал своей мысли, крича: – Великолепно! Успех верный!

– Говори же! – гневно закричал Клод.

Гренгуар сиял.

– Идите сюда, я буду говорить шепотом. Презабавная выдумка, которая всех нас выведет из затруднения. Черт возьми! Надо согласиться, что я не дурак.

Он сам прервал себя:

– Да! А козочка с нею вместе?

– Да! Черт тебя побери!

– Ведь и ее они бы повесили?

– А мне какое дело?

– Да, наверное, повесили бы. Вот в прошедшем месяце повесили же свинью! Палачу это выгодно. Он съедает потом мясо. Повесить мою прелестную Джали? Бедную маленькую козочку!

– Проклятие! – вскричал Клод. – Ты сам палач! Ну, что же ты придумал, чудак? Надо, что ли, вытаскивать из тебя мысль щипцами?

– Тише, учитель, слушайте!

Гренгуар наклонился к уху архидьякона и стал говорить шепотом, бросая тревожные взгляды вдоль улицы, где, впрочем, в это время не видно было ни души. Когда он кончил, Клод пожал ему руку, сказав холодно:

– Хорошо… До завтра.

– До завтра, – повторил Гренгуар.

И когда архидьякон направился в одну сторону, Гренгуар пошел в другую, бормоча вполголоса:

– Важно ты это придумал, мэтр Гренгуар. Что же такое! Из того, что ты маленький человечек, еще не следует, что ты станешь бояться большого дела. Битон носил большого быка на плечах; вертихвостки, малиновки и каменки перелетают через океан.

II. Становись бродягой!

Вернувшись в монастырь, архидьякон встретился у дверей с братом, Жаном де Муленом, который, поджидая его, заполнял скуку ожидания, рисуя на стене углем профиль старшего брата и украшая его огромным носом.

Клод едва взглянул на брата. Он был занят иными мыслями. Веселое лицо повесы, не раз заставлявшее своим радостным видом проясняться мрачную физиономию священника, оказалось на этот раз бессильным разогнать туман, все более и более сгущавшийся над этой сломленной, гниющей и разлагающейся душой.

– Братец, – робко начал Жан, – я пришел к вам.

Архидьякон даже не поднял глаз.

– Ну и что ж?

– Братец, – продолжал лицемер, – вы так добры ко мне и даете мне всегда такие хорошие советы, что я постоянно возвращаюсь к вам…

– Дальше!