Собор Парижской Богоматери (сборник)

Король молча поднимался в свою молельню, а свита его шла за ним под ужасным впечатлением стонов узника. Вдруг его величество обернулся к коменданту Бастилии:

– Кстати! В клетке как будто кто-то есть?

– Как же, государь! – ответил комендант, пораженный вопросом.

– Кто же?

– Архиепископ Верденский.

Королю это было известно лучше, чем кому бы то ни было. Но такова была его привычка.

– А! – сказал он с наивным видом, будто в первый раз вспомнив об этом. – Гильом де Аранкур, друг кардинала Балю. Добряк был епископ.

Через несколько минут дверь молельни опять отворилась и снова затворилась за пятью лицами, которых читатель видел в начале главы. Они снова заняли прежние места, приняли прежние позы и продолжали по-прежнему беседовать вполголоса.

Во время отсутствия короля на стол положили несколько пакетов, которые он сам распечатал. Он быстро прочел их, один за другим, затем сделал знак мэтру Оливье, по-видимому исполнявшему при нем должность министра, чтобы тот взял перо, и, не сообщая ему содержания известий, начал вполголоса диктовать ответы. Оливье писал в довольно неудобной позе – стоя на коленях перед столом.

Гильом Рим наблюдал.

Король говорил так тихо, что фламандцы могли слышать из того, что он диктовал, только малопонятные отрывки.

– …Поддерживать торговлею плодородные местности, а промышленностью бесплодные… Показать англичанам наши четыре новые бомбарды: «Лондон», «Брабант», «Бурган-Бресс», «Сент-Омер»… Война ведется теперь правильнее благодаря артиллерии… Нашему другу, господину де Брессюиру… Нельзя содержать армию без налогов… и т. д.

В одном месте король пожал плечами:

– Клянусь Пасхой! Король сицилийский запечатывает свои письма желтым воском, как король Франции. Мы, может быть, напрасно допускаем это. Наш любезный кузен, герцог Бургундский, никому не давал герба с червленым полем. Величие царственных родов поддерживается неприкосновенностью привилегий. Запиши это, кум Оливье… Ого! – воскликнул он в другом месте. – Какое длинное послание! Чего хочет от нас наш брат император? – Он пробежал послание, прерывая чтение восклицаниями: – Правда, немцы так многочисленны и сильны, что едва веришь этому!.. Но не надо забывать поговорки: нет графства прекраснее Фландрии, нет герцогства прекраснее Милана и нет королевства лучше Франции… Не так ли, господа фламандцы?

На этот раз и Коппеноль поклонился с Гильомом Римом: патриотизм чулочника был польщен. Последняя депеша заставила Людовика XI нахмуриться:

– Это что? Жалобы и недовольство нашими гарнизонами в Пикардии? Оливье, напиши немедленно маршалу Руо… что дисциплина падает… что вестовые кавалеристы, служащие в войске по призыву дворяне, вольные стрелки и швейцарцы наносят бесконечный вред крестьянству… Что солдаты, не довольствуясь тем, что находят в домах землевладельцев, принуждают их палкою и плетью отправляться в город за вином, рыбой, сластями и другими предметами роскоши… Что король знает об этом, что мы намереваемся оградить наш народ от поборов, грабежей и насилий… Что такова наша воля! И что, кроме того, нам не угодно, чтобы всякие менестрели, цирюльники, денщики одевались, как князья, в бархат, шелковые материи и носили золотые перстни… Что подобное тщеславие ненавистно Богу… Что мы сами, хотя и дворянин, довольствуемся суконным кафтаном по шестнадцати су за парижский локоть… Что хамы могут, следовательно, тоже снизойти до сукна… Предпишите и прикажите!.. Господину Руо, нашему другу… Хорошо!

Он продиктовал это письмо громко, твердым, отрывистым тоном. В ту минуту, как он его кончил, дверь отворилась и появилось новое лицо, бросившееся в комнату с криком:

– Государь! Государь! Парижская чернь бунтует!

Строгое лицо Людовика исказилось. Но это внешнее волнение исчезло, как молния. Он сдержался и сказал со спокойной строгостью:

– Что это вы так врываетесь, кум Жак?

– Государь! Бунт! – ответил, еле переводя дух, кум Жак.

Король, встав с места, грубо взял его за плечо и со сдержанным гневом, искоса поглядывая на фламандцев, сказал ему на ухо так, что тот один мог слышать:

– Молчи или говори шепотом.

Вошедший понял и начал шепотом сбивчивый рассказ, который король слушал спокойно, между тем как Гильом Рим обращал внимание Коппеноля на лицо и наряд прибежавшего, на его меховую шапку – caputia furrata, короткую епанчу – apitogia curta и длинное платье из черного бархата, по которым можно было узнать председателя счетной палаты.

Едва эта личность успела дать кое-какие объяснения королю, как Людовик XI воскликнул, захохотав:

– В самом деле? Да говори же громче, кум Куаксье. Чего шептаться? Пресвятой Деве известно, что у нас нет ничего тайного от наших друзей фламандцев.

– Но, государь…

– Говори громче!

Кум Куаксье молчал в изумлении.

– Ну же, говори, – продолжал король, – в нашем славном городе Париже волнение черни?

– Да, государь.

– Направленное, по твоим словам, против председателя суда?

– Да, по-видимому, так, – отвечал кум, путаясь в словах после резкой, необъяснимой перемены, происшедшей в мыслях короля.

Людовик XI спросил:

– Где ночной обход встретил толпу?