Собор Парижской Богоматери (сборник)

– Я тебя люблю. О! Это правда! Разве не должно вырываться наружу пламя, сжигающее мое сердце? Увы! Девушка, день и ночь, день и ночь пылает оно. Неужели я не заслуживаю сострадания? Ведь такая любовь – пытка. О, я слишком страдаю, бедное дитя мое! Такая любовь должна вызвать сострадание, я в этом уверен. Ты видишь, как я кротко говорю с тобой, мне бы так хотелось, чтобы ты перестала меня бояться. Да наконец, разве мужчина виноват, если полюбит женщину! Ах, боже мой. Неужели ты меня никогда не простишь, будешь вечно меня ненавидеть! Значит, все кончено! Вот отчего я становлюсь таким жестоким, страшным самому себе. Ты даже не смотришь на меня? Ты, может быть, думаешь о другом, пока я трепетно умоляю тебя, стоя на краю бездны, готовой поглотить нас обоих? Главное, не говори ничего о капитане! Все напрасно! Пусть я валяюсь у твоих ног, пусть я целую – не ноги твои, нет, ты этого не позволишь, – но следы твоих ног, пусть я плачу, как ребенок, пусть я готов растерзать грудь свою, вырвать оттуда не слова, а сердце и внутренности, чтобы доказать свою любовь, – все, все напрасно! А между тем душа твоя полна жалости и сострадания, ты светишься прекрасной кротостью, ты добра, ты кротка, ты милосердна и прелестна. Ты жестока только ко мне! О, проклятие!

Он закрыл лицо руками и зарыдал. В первый раз девушка видела его плачущим.

В эту минуту, стоя перед ней и вздрагивая от рыданий, он казался более несчастным и жалким, чем ползая перед ней на коленях. Так он плакал несколько минут.

– Нет, – заговорил он, немного успокоившись, – я не нахожу больше слов. А между тем я хорошо обдумал все, что хотел сказать тебе. Теперь же я волнуюсь, дрожу, силы покидают меня в решительную минуту, я чувствую над нами руку судьбы, и слова замирают у меня на устах. О, я брошусь на землю в отчаянии, если ты не сжалишься надо мной, не сжалишься над собой! Не губи нас обоих… Если бы ты знала, как я тебя люблю, какое сердце ты оттолкнула! Ты заставила меня отречься от всего доброго, отречься от самого себя! Ученый – я отвернулся от науки, дворянин – я опозорил свое имя, священнослужитель – я превратил молитвенник в подушку для сладострастных дум, я плюнул в лицо своему Богу. И все это ради тебя, чаровница, чтобы стать достойным твоего ада. Ты отвергаешь грешника! Но подожди, это еще не все, осталось самое ужасное, да, самое ужасное!

При последних словах лицо его приняло совершенно безумное выражение. Он замолк на секунду, а затем продолжал громким голосом, как бы обращаясь к самому себе:

– Каин, что сделал ты со своим братом?

Опять он замолк, потом заговорил снова.

– Что я с ним сделал, Господи? Я призрел его, я его вырастил, вскормил, я его любил, боготворил, и я его убил. Да, Господи, сегодня на моих глазах ему размозжили голову о стены твоего храма, и это по моей вине, из-за этой женщины, из-за нее…

Глаза его блуждали, голос становился все глуше. Он повторил еще несколько раз бессознательно, с большими расстановками: «из-за нее, из-за нее…», подобно замирающему отзвуку последнего удара колокола. Потом слов уже не было слышно, только губы продолжали что-то шептать. Вдруг ноги у него подкосились, он рухнул на землю и замер так, уткнувшись головой в колени.

Его заставило очнуться движение девушки, высвобождавшей свою ногу. Он медленно провел рукой по своим впалым щекам и с изумлением посмотрел на свои мокрые пальцы.

– Что это? – прошептал он. – Неужели я плакал?

И, обернувшись к цыганке, продолжал с невыразимой мукой:

– И ты равнодушно смотрела, как я плакал? Знаешь ли ты, дитя, что эти слезы были раскаленной лавой? Нет, видно, ненавистному человеку ничем не тронуть твоего сердца. Если я буду умирать у тебя на глазах, ты только засмеешься. Но я не хочу видеть твоей смерти. Одно слово, одно слово прощения! Не говори, что любишь меня, скажи только, что согласна, – этого довольно; я спасу тебя. Если же нет… Время идет; умоляю тебя всем святым, не дожидайся, пока я опять превращусь в камень, как эта виселица, поджидающая тебя. Подумай, наши судьбы в моих руках, я схожу с ума и каждую минуту могу столкнуть тебя в бездонную пропасть, разверстую у наших ног, несчастная. Падая, я буду преследовать тебя вечно! Хоть одно ласковое слово! Скажи хоть одно слово! Одно слово!

Она открыла губы, собираясь отвечать. Он упал на колени перед ней, с благоговением ожидая слов, быть может, более мягких и сострадательных, которые сорвутся с ее губ. Но она произнесла:

– Вы убийца!

Архидьякон в бешенстве сжал ее в своих объятиях и захохотал как безумный.

– Ну да, я убийца! – воскликнул он. – А все-таки ты будешь моей. Ты не захотела, чтобы я был твоим рабом, так я буду твоим господином. Но ты будешь моей. У меня есть убежище, куда я поведу тебя. И ты пойдешь за мной, – да, ты волей-неволей пойдешь за мной, иначе я тебя выдам! Выбирай, красавица, между смертью и мной. Да, ты будешь принадлежать священнику, отступнику, убийце! И сегодня же ночью, слышишь? Ну, смотри веселей! Поцелуй меня, дурочка! Выбирай – могила или мое ложе!