Собор Парижской Богоматери (сборник)

– А лучше было бы дать тебя повесить?

– Так, значит, вы вышли за меня замуж только для того, чтобы спасти меня от виселицы? – спросил Гренгуар, разочаровавшийся в своих страстных ожиданиях.

– А иначе зачем же я вышла бы за тебя? – сказала она.

– Я, как видно, далеко не так счастлив в любви, как думал, – пробормотал он. – Но к чему же тогда было разбивать эту несчастную кружку?

Между тем кинжал Эсмеральды и рога козочки все еще были на страже.

– Заключим перемирие, Эсмеральда, – сказал поэт. – Я не секретарь суда и, конечно, не стану доносить, что вы держите у себя оружие вопреки указам и запрещениям парижского прево. Ведь вы, наверное, знаете, что всего неделю тому назад Ноэль Лескрипьен был присужден к штрафу в десять су за то, что носил шпагу. Но это меня не касается, и я перейду прямо к делу. Клянусь вечным спасением, что не подойду к вам близко без вашего разрешения и позволения. Только дайте мне поужинать.

В сущности, Гренгуар, как и Депрео, обладал лишь «небольшой дозой чувственности» и не принадлежал к числу тех кавалеров и мушкетеров, которые берут молодых девушек приступом. В любви, как и во всем остальном, он был против крайних мер и предпочитал выжидательную политику. Хороший ужин и приятное общество казались ему – в особенности на пустой желудок – великолепнейшим антрактом между прологом и развязкой его любовного приключения.

Цыганка не отвечала. Она сделала свою презрительную гримаску, подняла голову, как птичка, и звонко расхохоталась; а маленький кинжал исчез так же быстро, как и появился, прежде чем Гренгуар мог заметить, куда пчелка спрятала свое жало.

Через минуту на столе лежали ржаной хлеб, кусок свиного сала и несколько сморщенных яблок и стояла кружка пива. Гренгуар с увлечением принялся за еду. Судя по отчаянному стуку железной вилки о фаянсовую тарелку, можно было подумать, что вся его любовь превратилась в аппетит.

Молодая девушка сидела напротив него и молча смотрела, как он ужинает, очевидно занятая совсем другими мыслями. Время от времени на губах ее мелькала улыбка, и она гладила своей нежной рукой умную головку козочки, прижавшейся к ее коленям.

Желтая восковая свеча освещала эту сцену жадности и мечтательности.

Между тем Гренгуар, утолив первые приступы голода, устыдился, увидев, что на столе не осталось ничего, кроме одного яблока.

– Вы ничего не кушаете, Эсмеральда? – сказал он.

Она отрицательно покачала головой и устремила задумчивый взгляд на сводчатый потолок.

«Что ее там занимает? – подумал Гренгуар и взглянул на потолок. – Не может быть, чтобы рожа этого высеченного на своде карлика. Черт возьми! Кажется, я могу соперничать с ним!»

– Мадемуазель Эсмеральда! – окликнул он.

Она, казалось, не слышала его.

– Мадемуазель Эсмеральда! – повторил он громче.

Напрасный труд. Мысли молодой девушки были далеко, и голос Гренгуара не мог отвлечь ее от них. К счастью, вмешалась козочка. Она начала тихонько дергать свою госпожу за рукав.

– Что тебе, Джали? – спросила цыганка, как бы внезапно пробудившись от сна.

– Она голодна, – сказал Гренгуар, обрадовавшись случаю завязать разговор.

Эсмеральда накрошила хлеба, который Джали принялась грациозно есть с ее ладони.

Гренгуар не дал молодой девушке времени снова впасть в задумчивость. Он решился задать ей довольно щекотливый вопрос.

– Так вы не хотите, чтобы я был вашим мужем? – спросил он.

– Нет, – отвечала Эсмеральда, пристально взглянув на него.

– А вашим любовником?

– Нет, – отвечала она, сделав свою гримаску.

– А вашим другом? – продолжал Гренгуар.

Она снова внимательно посмотрела на него и, немножко подумав, сказала:

– Может быть.

Это «может быть», такое дорогое для философов, ободрило Гренгуара.

– Знаете вы, что такое дружба? – спросил он.

– Да, – отвечала цыганка. – Это значит быть братом и сестрой. Это две души, которые соприкасаются, но не сливаются; это два пальца на руке.

– А любовь? – спросил Гренгуар.

– О, любовь! – сказала она, и голос ее задрожал, а глаза блеснули. – Это когда два существа сливаются в одно, когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это – небо.

В то время как уличная танцовщица говорила это, ее лицо просияло чудесной красотой, поразившей Гренгуара. Красота эта вполне гармонировала с восточной экзальтацией ее слов. Ее невинные розовые губки улыбались, чистый, ясный лоб минутами затуманивался мыслью, как зеркало от дыхания, а из-под опущенных длинных черных ресниц разливался какой-то особенный свет, придававший ее лицу ту идеальную красоту, которую впоследствии нашел Рафаэль в слиянии девственности, материнства и божества.

– Каким же нужно быть, чтобы вам понравиться? – продолжал допрашивать ее Гренгуар.

– Нужно быть мужчиной.

– А я? – спросил он. – Что же я такое?

– Мужчиной с каской на голове, со шпагой в руке и золотыми шпорами на ногах.

– Так, – сказал Гренгуар. – Значит, без коня нет и мужчины? А вы любите кого-нибудь?

– Любовью?

– Да, любовью.

Эсмеральда с минуту задумалась, а потом сказала с каким-то особым выражением:

– Я скоро узнаю это.

– Почему же не сегодня вечером? – нежно спросил поэт. – Почему не меня?

Она серьезно взглянула на него: