Собор Парижской Богоматери (сборник)

Итак, Город представлялся громадным скоплением частных домов между двумя группами дворцов, увенчанных с одной стороны Лувром, а с другой – дворцом Ла Турнель и окаймленных на севере длинной линией аббатств и садов. Все это издали сливалось в одно целое. Над этим множеством зданий высились одна над другою черепичные и шиферные кровли, а над ними, причудливо рассекая воздух и перемешиваясь между собою, вонзались в небо стройные резные, узорчатые башни четырех церквей. Внизу вся эта масса зданий прорывалась через множество улиц и переулков, ограничиваясь с одной стороны стенами с четырехугольными башнями (башни стен Университета были круглые), а с другой – Сеною, пересекаемою мостами и покрытою всевозможными мелкими судами. Таков был Город в пятнадцатом веке.

За стенами Города, ближе к воротам, расположилось несколько предместий, но менее многочисленных и более разбросанных, чем за стенами Университета. За Бастилией скучилось десятка два плохоньких домишек вокруг любопытных скульптурных сооружений Круа-Фобан и массивных сводов аббатства Сент-Антуан-де-Шан; затем шли предместья: Попенкур, затерявшееся в хлебных полях; Ла Куртиль, веселенькая деревенька со множеством кабачков; местечко Сен-Лорен с церковью, колокольня которой издали сливалась с островерхими башнями ворот Сен-Мартен; предместье Сен-Дени с обширной оградой монастыря Сен-Ладр. За Монмартрскими воротами белели стены Гранж-Бательер; за ними высились меловые откосы самого Монмартра, в котором тогда было почти столько же церквей, сколько мельниц, и на котором теперь уцелели одни мельницы, так как современное общество требует только телесной пищи. Наконец, по ту сторону Лувра можно было видеть расстилающееся по лугам предместье Сент-Оноре, в то время уже довольно значительное, зеленеющую Пти-Бретань и развертывающийся Свиной рынок с черневшею посредине страшною черною печью, в которой заживо жарились фальшивомонетчики. Между предместьями Куртиль и Сен-Лорен глаз зрителя останавливается на своего рода здании, увенчивавшем одинокий холм посреди пустынной равнины и издали походившем на развалины колоннады с рассыпавшимся основанием. Это не был ни Парфенон, ни храм Юпитера олимпийского. Это был Монфокон.

Теперь, перечислив главные особенности описываемой картины и опасаясь, как бы все эти подробности не улетучились из памяти читателя по мере того, как мы их указываем, постараемся несколько короче резюмировать сказанное и дорисовать картину общего вида старого Парижа. Итак, повторяем: в центре – остров Сите, похожий своею формою на исполинскую черепаху, лапы которой образуются чешуйчатыми мостами, а голова – массою серых кровель; налево – сплошная трапеция Университета, как бы слитая, плотно сжатая, ощетинившаяся; направо – обширный полукруг Города, изобилующий садами и церквами. Эти три части – Сите, Университет и Город – изрыты бесчисленными улицами. Поперек всего этого тянется серебристая лента Сены, – Сены-кормилицы, как называл ее П. дю Брёль, – сплошь покрытая островами, мостами и судами. Всю эту панораму окружает необъятная равнина, покрытая пестрыми нивами, усеянная красивыми селениями. С левой стороны идут селения: Исси, Ванвр, Вожирар, Монруж и Шантильи с двумя башнями, круглой и четырехугольной. С правой стороны расположены двадцать селений, начиная с Конфлана и кончая Виль д’Эвек. На горизонте – кайма холмов, образующих круг как бы по краям бассейна. Наконец, вдали виднеются: на востоке – Венсен с семью четырехгранными башнями; на юге – острые вершины башен Бисетра; на севере – Сен-Дени с его стрелою, а на западе – Сен-Клуи с его крепостью. Вот каков был Париж, которым любовались с башен собора Парижской Богоматери вороны, жившие в 1482 году.

Между тем Вольтер сказал об этом городе, что он до Людовика XIV имел всего четыре хороших памятника: купол Сорбонны, церковь Валь-де-Грас, нынешний Лувр и, не помню, какой четвертый, кажется, Люксембург. К счастью, Вольтер написал «Кандида» и лучше всех остальных людей, сменявших друг друга в бесконечном ряду поколений, умел хохотать дьявольским смехом. Это, между прочим, доказывает, что можно быть гением в одном каком-нибудь искусстве и ничего не смыслить в остальных. Не воображал ли и Мольер, что он оказывал много чести Рафаэлю и Микеланджело, когда называл их Миньярами своего времени?

Но возвратимся к Парижу пятнадцатого века.

Париж был тогда не только красивым городом, но и цельным произведением зодчества и истории Средних веков, был каменною хроникою. Он был составлен всего из двух наслоений: римского и готического. Римское наслоение давно уже исчезло, за исключением терм Юлиана, в виде которых оно еще пробивалось сквозь толстую кору Средних веков. Что же касается отложения кельтского, то его следов не находили даже при рытье колодцев.