Собор Парижской Богоматери (сборник)

Все горбуны ходят, высоко подняв голову, все заики считают себя великими ораторами, глухие говорят чуть ли не шепотом. Что же касается нашего аудитора, то он считал себя только несколько «туговатым» на ухо. Это была единственная уступка общему мнению, но и до нее он доходил только в минуты откровенности и строгой самопроверки.

Таким образом, мысленно переварив как следует дело Квазимодо, мэтр Флориан откинул назад голову и прищурил глаза, чтобы придать себе более внушительный и беспристрастный вид, благодаря чему он в эту минуту был не только глух, но и слеп. Известно, что только при соблюдении этих двух условий и можно быть идеальным судьею. Приняв величественную позу, аудитор начал допрос:

– Ваше имя?

Но здесь возникло недоразумение, не предусмотренное законом: глухой стал допрашивать глухого.

Не видя никаких признаков, по которым он мог бы догадаться, что аудитор обратился к нему с вопросом, Квазимодо молчал, впиваясь своим единственным глазом в судью. Глухой же судья, который тоже ничего не знал о глухоте подсудимого, думал, что тот ответил на вопрос, как это обыкновенно делают все подсудимые, и повел дальнейший допрос своим глухим монотонным голосом, не теряя, впрочем, своего величия:

– Так… Ну а сколько вам лет?

Квазимодо и на этот вопрос ответил молчанием, а судья, в полной уверенности, что подсудимый уже ответил, продолжал:

– Ваше звание?

То же молчание. Публика начала переглядываться и перешептываться.

– Довольно, – проговорил невозмутимый аудитор, когда, по его мнению, подсудимый успел ответить и на последний вопрос. – Вы обвиняетесь перед судом: primo – в учинении ночного буйства; secundo – в насильственных действиях против женщины легкого поведения; in praejudicium meretricis, tertio – в бунте и неповиновении стрелкам, состоящим на службе его величества, нашего всемилостивейшего короля. Отвечайте по всем этим пунктам обвинения… Секретарь, вы записали предыдущие ответы подсудимого?

При этом злополучном вопросе по всему залу, начиная с секретарской скамьи и кончая местами для публики, пронесся такой неистовый, заразительный, дружный хохот, что даже глухой судья и глухой подсудимый не могли не заметить его. Квазимодо обернулся, презрительно поводя своим горбом, меж тем как судья, уверенный, что хохот вызван каким-нибудь непочтительным замечанием подсудимого по его адресу, чем объяснялось и презрительное движение Квазимодо, с негодованием воскликнул:

– За такой ответ, негодяй, тебя следовало бы повесить! Знаешь ли ты, с кем говоришь?

Эти слова аудитора подлили масла в огонь и, конечно, не могли остановить взрыва общей веселости. Новая выходка судьи так поразила всех своей несообразностью, что даже сержанты, у которых тупоумие составляло своего рода необходимую принадлежность, не выдержали и дружно захохотали. Один Квазимодо оставался серьезным, по той простой причине, что он ровно ничего не понимал из происходившего вокруг. Что же касается судьи, то, раздражаясь все более и более, он нашел нужным продолжать в начатом им тоне, надеясь нагнать этим страх на подсудимого и оказать косвенное воздействие на публику, напомнив ей о должном уважении к суду:

– Понимаешь ли ты, бессовестный и развращенный человек, что ты позволяешь себе забываться перед аудитором суда Шатлэ, перед сановником, которому вверена охрана порядка в городе Париже, перед лицом, на которое возложены многотрудные и важные обязанности: преследовать все преступления, проступки и непорядки; иметь надзор за всеми промыслами и ремеслами и не допускать монополий; содержать в порядке мостовую; пресекать злоупотребления в торговле домашней птицей и дичью; следить за правильною мерою дров; очищать город от нечистот и воздух от заразительных болезней, – словом, неусыпно печься о благополучии обывателей? И все это я должен делать совершенно безвозмездно, я не получаю за это ни жалованья, ни какого-либо иного вознаграждения, даже не имею надежды на что-либо подобное… Так знай же, что я – Флориан Барбдьён, помощник самого господина прево, кроме того, комиссар, следователь, контролер и допросчик, и пользуюсь одинаковыми полномочиями во всех судебных учреждениях, как городских, так и прочих.

Когда глухой обращается к другому глухому, ему нет никакой надобности останавливаться, потому что его никто не перебивает. Бог знает, когда остановил бы мэтр Флориан поток своего красноречия, если бы в эту минуту не отворилась низенькая дверь за судейским столом и в зал не вошел сам господин прево.

При появлении начальника аудитор вскочил со своего места и, сделав довольно ловкий поворот на каблуках, продолжал с прежней горячностью, обращаясь к главному судье:

– Монсеньор, я требую наказания, какое вы найдете нужным назначить для этого вот подсудимого; он осмелился издеваться над судом!

Выпалив задыхающимся голосом эти слова, он снова уселся на свое место, тяжело дыша и отирая крупные капли пота, которые выступили у него на лбу и градом скатывались на лежащие перед ним бумаги.