Соборная площадь (СИ)

— Я знаю, — я помолчал. — Через сколько лет душа снова возвращается на Землю?

— Точно не могу сказать… Через двести лет.

— Да, через двести лет, — подтвердила старуха.

— А как вы входите в плоть? — снова обратился я к матери. — У меня есть рассказ, написанный еще давно. Там примерно такое содержание. Парень с девушкой идут по берегу моря. Девушка девственница, она уже знает, что между ею и парнем будет близость. Они шли купаться, глубокий летний вечер, почти ночь. Волны ласковые, теплые, с берега набегают запахи созревших фруктов, распустившихся цветов. Над морем зависла громадная Луна. Парень отошел раздеваться к коряге, девушка направилась к воде. И когда парень обернулся, вдруг увидел, что от громадной Луны, от моря как бы по лунной дорожке, к нему идет совершенно обнаженная девушка, прижимая к груди ниспадающую длинными складками одежду. Она шла к нему, но… но девушка была уже беременной. Я почему-то пришел к выводу, что грешные тела мы, люди, лепим сами, своими силами. А душу вкладывает Бог.

— В общем, ты прав, — ответила мать. — Только души влетают в тело ребенка уже при рождении. Через пуповину или через рот. Ты знаешь, когда новый человек делает первый глоток воздуха, он кричит от боли. Это душа занимает свое место.

— Значит, до этого момента тельце, хоть и бьется, все-таки живой кусок мяса? И больше ничего? Но почему? Может быть Бог защищает человека от преждевременных душевных травм?

— Этого я не знаю… А книги мы твои читали. Все.

— Вам понравилось?

Я подумал, что души следят за развитием людей в творческом плане тоже. В книге «Приемный пункт» о приемщике стеклопосуды я обращался к небу, к звездам, к смыслу жизни. К бесконечности Времени и Пространства.

— Да, читали, — подтвердили из толпы. — Понравилось.

— Допишу ли роман? — думая о том, что «Приемный пункт» вышел тиражом всего в две тысячи экземпляров, практически мизерным для широкого круга читателей, спросил я. — Будет ли иметь он успех?

— Допишешь, — был ответ. — Твои произведения разойдутся по всему миру большими тиражами. И еще напишешь.

— Сколько лет я проживу?

— Шестьдесят, — твердо ответила старуха.

— Шестьдесят, сынок, — подтвердила мать.

— От чего я умру? От инфаркта, — предположил я, вспомнив о своем не слишком здоровом сердце.

— От инфаркта, — подтвердила мать. Ее согласно поддержали.

— Но почему так мало? — запротестовал я. — Отец прожил шестьдесят восемь лет, матери скоро семьдесят три. Хотя бы семьдесят лет, или, как отец, шестьдесят восемь.

— А может, пятьдесят, сынок? — сказала вдруг мать.

— Да ты что! — возмутился я, прекрасно понимая, что она по прежнему любит, тоскует. Но чтобы родная женщина предлагала умереть раньше, это было по меньшей мере бесчеловечно. — Я не хочу покидать великодушную Землю до срока. Да, здесь тяжело во многих отношениях. Впереди неизвестность, новые мучения. Но Жизнь прекрасна, она неповторима в ярких образах, красках, борении. Я люблю свою маленькую Землю и хочу на ней жить.

— Хорошо, — вздохнула мать. — Я поговорю с Богом.

Я понял, что Бог — Великий Судья, что души зависят от его решений. Он распоряжается ими как… как Бог.

— Поговори, прошу тебя, — воскликнул я, сознавая, что даже бессмертная душа матери бессильна что-либо изменить. — У меня еще много дел, хотя я понимаю, что веду беспорядочный образ жизни, что мог бы совершить неизмеримо больше, если бы не был рабом дурных привычек.

— Я попытаюсь, — кивнула мать.

— А сколько проживет мой младший брат Владимир?

— Тоже шестьдесят лет.

— Тоже?! — я вдруг вспомнил признание душ, что будущего они не знают. Аналогия была слишком явной. — И тоже умрет от инфаркта?

— Да. Он не бережет себя.

— А средний брат Славик?

— Он уже умер.

Не согласиться с ответом было трудно. Средний брат провел в тюрьмах и лагерях почти всю жизнь. И сколько он протянет там, за колючей проволокой, особого значения в истинном понятии слова Жизнь уже не имело. Это действительно жалкое влачение судьбы обкраденного на самое главное — свободу выбора, действий — разумного существа. Хотелось задать массу вопросов, но мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. Иной раз не успевал подумать о чем то, как души тут-же давали ответ. Видимо, они читали сигналы.

— Участвовали наши предки в Куликовской битве? — спросил я мать. — С татаро-монгольскими ордами?

— Нет, — ответила она.

— А в войне тысяча восемьсот двенадцатого года?

— Тоже нет.

— Странно, все наши поколения жили на русской земле. Хорошо, вожди в роду были?

Этот вопрос не был второстепенным. Я постоянно копался в родословной, выискивая в ветвях могучего древа дворян, графов, князей, то есть, наиболее влиятельные фигуры в истории Российской империи.

— Да, были.

— Мы хоть русские?

— Русские.

Лицо матери вдруг изменилось на более представительное, благородное. И тут-же, моментально, его сменил следующий кадр. Я понял, что она уходит к родовым корням. Лица, лица, женские, почему-то мужские. Наконец, когда высветился властный образ дикого монголоидного существа мужского пола, я воскликнул:

— Но ты же монголка!