Соборная площадь

До меня дошло, что речь идет о мужской золотой цепочке. Парень снял ее с толстой шеи, протянул мне. Проба на замке стояла, на другом конце цепи тоже. Сам замок работал четко, без «закусов», к плетению из золотых пластин претензий вообще не было. Безукоризненное, ни пайки, погнутостей. Ничего не скажешь, работа большого мастера. Но что–то настораживало. То ли цвет металла казался бледнее обычного, то ли вес не соответствовал величине изделия. Помочив слюной середину цепи, я вынул ляпис, крепко потер им одну из пластин. Реакции никакой. Значит, золото. Снова взглянул на армян. Молодые зверьки с резкими взглядами исподлобья. Скорее всего, боевики из Нагорного Карабаха. Драгоценный металл оттуда прут телегами. Снимают с убитых, скупают за бесценок у беженцев. Впрочем, сейчас везде война, по всему периметру бывшего Советского Союза. Какая разница, откуда вещь, предложили, — решай сам.

— По восемь тысяч за грамм. Идет? — подлил масла в огонь армянин.

— Идет, но денег у меня маловато, — с сожалением причмокнул я губами. Сделка могла бы быть весьма выгодной, вещь купили бы даже свои по двенадцать тысяч за грамм. — Погнали к цыгану.

— К какому цыгану? — настороженно спросил парень.

— На углу возле палатки стоит, видишь?

Отдав цепь, я направился к Данко. Тот давно уловил, что сделка с армянами крупная. Но виду не подавал, только напустил на себя излишнего безразличия.

— Данко, взгляни, — подойдя, негромко сказал я ему на ухо. — Мне показалось, цвет бледноватый. И вес.

— Разберемся, — едва слышно откликнулся тот.

Армяне окружили нас плотным кольцом, покалывая колючими взглядами. Руки в карманах длинных пальто. Почти все кавказцы преимущественно одевались в длинные черные одежды. Головных уборов, как правило, не носили. Разве что поколение постарше напяливало на уши здоровенные фуражки — «аэродромы». Данко долго вертел цепь в руках. Он никогда не пользовался ни ляписом — карандашом от мозолей, дающим реакцию на недрагоценных металлах в виде черных полос — ни надфилем, ни лупой. Все руками, глазами, иногда зубами.

— Еще что–нибудь есть? — подкидывая изделие на ладони, наконец, поднял он глаза.

— Есть, но сначала «кардинал» — стрельнул черными зрачками парень.

— «Кардинал» не пойдет.

— Почему?

— Потому что золота здесь всего несколько граммов. В покрытии. Остальное серебро.

— Ты что, пьяный? — заартачился армянин. — Это чистое золото пятьсот восемьсот третьей пробы.

— Тебе доказать? — жестко спросил Данко. Я еще ни разу не видел, чтобы он перед кем–то пасовал.

— Докажи. Если не докажешь — заплатишь сполна.

— Заплачу. И еще прибавлю, — цыган обернулся ко мне. — Дай–ка надфиль.

Я шустро вытащил из бокового кармана в сумке миниатюрный напильничек. Покрутив цепь, Данко перевернул ее тыльной стороной, спилил угол на одном из звеньев.

— Ты что вещь портишь, ты? — взъярился армянин. Остальные придвинулись ближе.

— Если она золотая, я беру ее. И не твоя забота, что с ней буду делать, — отдавая мне надфиль, спокойно ответил цыган. — Могу купить и бросить хоть в урну. Но она не золотая, видишь, побелела? Под покрытием чистое серебро.

— Какое серебро?

— Обыкновенное, восемьсот семьдесят пятой пробы. Ребята, лапшу на уши будете вешать другим.

Делано сосредоточившись, парень долго вглядывался в спил на цепи. Затем сплюнул, покосился на цыгана и молча пошел в сторону главного входа в базар. За ним плотной стаей тронулись его друзья. Данко похлопал меня по плечу.

— Радуйся, писатель, что у тебя не хватило денег, а то бы влип в козлиное гавно по самые яйца.

— Да вроде тоже догадался, — начал было я.

— Ничего ты не догадался, — перебил цыган. — Отслюнявил бы двести двадцать четыре тонны, как миленький. Они бы тебя раскрутили, можешь поверить.

— Раскрутили, — неохотно согласился я, — припоминая мелькнувшую мысль о том, что цепь взяли бы и ваучеристы по двенадцать тысяч за грамм. Как всегда подвела бы жадность. Тьфу… твою мать. Пропьешься, а потом кидаешься голодной собакой на любую дребедень.

— Вот–вот, — словно угадал ход мыслей Данко. — Меня тоже после сабантуя или крутой траты денег тянет побыстрее восстановить капитал. Но знаю наперед, чем может обернуться, поэтому первые дни раскручиваюсь, как маховик на кузнечном молоте — не спеша. А потом бомби со всей дури, лишь бы копилка не пустела.

Я молча отошел в сторону. Попытался подсчитать навар от продажи купленного серебра, досадливо сплюнул. До собственной копилки было, как до Мангышлака. Из–за угла выскочил знакомый купец.

— На комиссию, на комиссию, — забормотал он, притормаживая.

— По сколько? — откликнулся я.

— По четыре тонны. Есть?

— Еще не брал.

— А чего тогда спрашиваешь? — возмутился купец и, не дожидаясь ответа, побежал дальше, к цыгану с Аркашей.