Соборный двор

В конце 60‑х годов бездомных ингерманландцев взяла под свое крыло Эстонская лютеранская церковь. Старая кирха, успевшая поработать складом, открыла свои тяжелые двери в городе Нарве. Эстонский пастор Эльмер Куль не знал финского языка и служил по транскрипции, но кирха, построенная на 250 мест, собрала на первое богослужение 800 человек. Пусть на складе, пусть в чужом краю, но они молились своему Христу на родном языке! В 1970 году ингерманландцев приняла Онега. В северо-западной части Петрозаводска в старой избе был зарегистрирован второй лютеранский приход. В 1977 году – третий. Под Ленинградом, в Пушкине. Этот приход первым шагнул на территорию Ингрии, и неудивительно, что он долгие годы был местом паломничества финнов-ингерманландцев. Пушкинский приход стал итогом подвижнической деятельности отцов Церкви Ингрии. Наступала эпоха детей. Все три финнофонных прихода административно и юридически подчинялись Эстонской лютеранской церкви и собственно ею и являлись. В конце 70‑х молодой дьякон пушкинского прихода Арво Сурво и его ровесники впервые задумались о создании своей собственной национальной церкви. Это была пора «третьей корзины» хельсинкских соглашений. Пора бурного прихода молодежи в православие, пора подпольных религиозных семинаров и религиозного самиздата, пора «религиозного ренессанса в России», как пышно выражались вчерашние хиппи и позавчерашние комсомольцы, пришедшие под своды сохранившихся храмов. Народ Ингрии мал, и никто не заметил, что это также была пора становления и новой лютеранской церкви. Церкви двуязычной: преодолевая глухое сопротивление отцов, молодежь Ингрии ввела параллельное богослужение на русском языке. «Миряне, – утверждали они, – это кровеносная система Церкви. Церковь жива, если ее язык совпадает с языком ее членов». В данном случае – билингвов. Этот шаг открыл двери пушкинского прихода всем, кто не знал по-фински: потомкам шведов, немцев, голландцев и… русским, тем из них, кто вечно бродит по церквам в поисках истины.