Собрание пьес. Книга 2

Горбатая шутиха катится горошком и вскатывается по внутренней лестнице наверх.

Шутиха. Надо старой барыне поскорее рассказать, пусть прикажет Лушку да и Елевферия строго наказать. Да и барышне надо попенять. (Исчезает наверху.)

Ворожбинина. Ну уж, матушка, и сон! Хорош, нечего сказать! Постыдилась бы такие сны видеть!

Лиза. Да разве я виновата, маменька! Ведь я не нарочно.

Ворожбинин(постучав табакеркой по столу, внушительно). А ты, сударыня, матери не отвечай. Не дело. Наставление родителей выслушивай с покорностью и со вниманием. О чем ненадобно думаешь, такие и сны видишь.

Лиза опасливо взглядывает на отца.

(Постукивая по табакерке, ворчливо). Вот вам нынешнее воспитание! В мое время девицы таких снов не смели видеть. У них благородные были мысли, и сны им снились благопристойные.

Лиза потупилась и зарделась. Ей так стыдно, что она чуть не плачет.

Ворожбинина(сердито). Ты на красных каблучках ходишь, а она голыми пятками постукивает, так тебе с ней даже и во сне равняться не стать. Все это Елевферкин яд. Давно тебе говорю, Николай Степанович, унять его надобно. У наших хамов ни стыда, ни совести нет. Если бы им дать волю, так они бы себя показали. До сей поры Емельку Пугачева, поди, забыть не могут.

Ворожбинин. С Еливферием я и сам собирался поговорить сегодня же утром. Постращать надо. Знаю, что запьет опять. Да пусть лучше иногда выпьет человек, чем книги читать. Водка — слабость, простому русскому человеку весьма свойственная. Да я до крайности не допущу и пресеку во благовремении. Пристрастие же к чтению — от высокоумия и гордости, а гордость — грех смертный. Сей бес, однажды в человека вошедший, изгоняется не легко.

Степанида(вбегая). Старая барыня изволят пожаловать.

Общее движение. Все встают и оборачиваются к лестнице, ведущей наверх.

Ворожбинина. Вот и кстати, Лизанька, что маменька изволила сойти сверху, верно, посоветует, как тут быть. А то что-то повадилась ты, милая, неподобные сны видеть.

Лиза видимо робеет.

Ворожбинин(сердито ворчит, нюхая табак), Ждут оракула своего. Ох уж эти мне бабы!

Суета, движение на лестнице. Спускается Ремницына, поддерживаемая двумя девками. Она уж очень старая, но еще совсем бодрая. Лицо свежее, почти без морщин. Из-под кружевного белого чепца с синими бантами видны седые букли. Одета парадно. Лиловый шелковый капот. Через правое плечо перекинута старая желтоватая, цвета апельсинной завялой корки, турецкая шаль. В руке костыль, в другой ридикюль. Около нее катится горошком горбатая шутиха, что-то продолжая ей нашептывать. Слышно ее шипение.

Шутиха. Елевферка-то! Да и Лушка-то! Да и барышня!

Все кланяются Ремницыной и спешат ей навстречу. Лиза присела очень низко, придерживая юбочку пальчиками опущенных и разведенных рук. Ремницына ласково треплет ее по щеке. Ворожбинин и Ворожбинина берут бабушку под руки, ведут к столу, усаживают в кресло. Лиза несет бабушкин ридикюль. Сзади вкрадчиво входит приживальщик.

Ремницына. Ох, устала! Знаю, знаю, — все уж мне сказали Вукол Савич и шутиха. (Властным тоном.) Знаю, отчего эти сны, — от Елевферкиных сказов. Елевферку давно пора пробрать хорошенечко. Лушке строго сказать, чтобы не смела барышне сниться. Не уймется — наказать построже. А тебя, сударыня…

Внимательно смотрит на Лизу с неопределенным выражением не то усмешки, не то угрозы. Лиза чинно стоит перед бабушкой.

Лиза(испуганно). Я, бабушка… Простите, бабушка… Не буду, бабушка…

Ремницына. Ты, ветренница, книжки читаешь, я слышала. Отец научил, старый вольнодумец. Вышивала бы лучше бисером или синелью. От книжек сны глупые. Вышивай, — слышишь?