Собрание произведений в одном томе

Это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое: как у наших пойдут дела в будущем сезоне. Я всю жизнь болею за футбол. У меня от семечек язва желудка. Вот ты молодой, ты еще не знаешь, что это такое, да? Тебе весело живется: мальчики, девочки, танцульки. Подожди, будет и язва. Ну, это меня все не волнует, меня сейчас волнует совсем другое, меня сейчас… Давно ли я болею? Хе-хе. Тебе сколько лет? Двадцать два? Чудный возраст. Мальчики, девочки, танцульки… Так вот, когда твой папа страдал детскими болезнями и лежал пересыпанный тальком, я уже играл за сборную Одессы хавбеком. А на воротах стоял мой брат Леня, и мы играли с турками. Или это были не турки, но очень похожи. Они нас били по ногам, чтобы мы не играли, а мы что делали? Мы прыгали, чтобы нас не били. Я, помню, взял мяч на голову, а это оказался кирпич. Я побежал вперед. А куда бежать – сзади свои. Тут мой брат как крикнет: «Прыгай, Сеня, сзади!» Он так крикнул, что я так прыгнул, что я увидел море, пароход «Крым» и Дерибасовскую. Сломал ногу. Правую сломал. Ниже возьми, возьми ниже… бери. Ниже… а-а-а, да-да, здесь. Вот он спрашивает, долго ли я болею? Я тебе скажу, когда гол, где, кто забил, в какие ворота.

Когда Одесса впервые выиграла у Киева, у меня родился ребенок. Сколько ему сейчас? Сейчас я тебе скажу. Сейчас, подожди, значит, это был тридцать третий год. Значит, стадион «Водник». Он бил правой ногой в левый угол. Я сидел в пятнадцатом ряду. Да, ему сейчас сорок лет, моему сыну. А что, Одесса – это Одесса, я всю жизнь на стадионе. Всю жизнь. Моя жена несчастная женщина. Она не может смотреть на меня без слез. Она мне прочитала, что в Бразилии кто-то умер на стадионе. Так я ей сказал, что я бы тоже умер спокойно, если бы увидел такую игру. Чтоб они так играли, как они пьют нашу кровь!

У вас здесь те же дела, все то же самое, с «Зенитом» с вашим, тут. Когда они почему-то выиграли, у моего брата не выдержали нервы. Он схватил с лотка бублики и начал разбрасывать в народ. Он не помнит, сколько он бросил. Разве сосчитаешь, когда сдают нервы? Он бросил пятьдесят два бублика. А что, Одесса – это Одесса, и футбол – это главное. Те, кто когда-то говорил о политике, теперь говорят о футболе: тоже защита, тоже нападение, тоже разные системы.

Я всю жизнь на улице. Всю жизнь. Дома у каждого свои неприятности: жена, квартира, зарплата. Выходишь на улицу – все хорошо. Так я понял, что мы внутри не умеем жить. Кто нам виноват, что на улице все хорошо, а дома – неприятности? Сами себе. Я, помню, взял у жены зарплату, всю. Начал сам распределять. Провалился с треском. Отдал ей все обратно до копейки. Она сейчас сама распределяет. Ей тоже не хватает.

Ну, что, скоро сезон, побежим на стадион. Мы, как древние греки, черпаем силу с поля. Но это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое…

О, чтобы они горели, как они пьют нашу кровь!

Он – наше чудо

Он – наше чудо. Он – наша гордость. При виде женщины встает, дает ей стул, пальто. Не спит на собрании. После доклада о международном положении и происках реакции ему стало плохо. Остальные, окружив, долго смотрели на него и, даже проводив «Скорую», не могли разойтись. Так это на всех подействовало. Через него сам начинаешь чувствовать. Ему скажут: «Не волнуйтесь, мы этот вопрос решим через неделю».

Он верит! Запоминает, приходит через неделю! И спрашивает: «Ну как?..» Что – как?! Все забыли, о чем это он. Ах, об этом…

Через него чувствуешь. Мы им просто гордимся. Он ведь, в общем, вреда никакого не приносит, но удовольствия масса. Видит: «Посторонним вход воспрещен!» – не затолкнешь. Все туда рекой текут, что-то выносят оттуда, он – ни с места. Такая канареечка! Все-таки под сорок – и такое чудо маленькое.

А если по знакомству что-нибудь, то вообще не дай бог. Некоторые видят, как он живет, как одет, – пожалеют. Иди, мол, туда, я там договорился. Не идет! Серьезно!

К нам толпами валят, спрашивают: где он? Мы говорим, вот он, у окна. Он работает, а на него стоят смотрят. Одна чертежница жевала и смотрела на него полдня. Он же отказывается стричься, лечиться, дома все механизмы не действуют. Гонят его: иди стригись, лечись, чини – не идет. Не может в рабочее время. А в нерабочее время те же тоже не работают. При всем при том поговори с ним – ничего такого не почувствуешь. Никаких закидонов – как вы, как я… То есть, видимо, что-то есть, но внешне… Все ко мне бегают – я с ним рядом сижу. Я говорю: «Что вы бегаете? Он действительно такой. Не надо его раздражать».

Кстати, он холостяк. Мы его уже знакомили. Он симпатичный, если бы не одежда. Он же все – в магазинах… Еще в начале месяца, чтобы без очередей. Ну и выглядит как из ДОПРа. Все на нем «Скороход», «Красный богатырь», «Кемеровский промкомбинат». Но если эту кирзу и дерюгу содрать, он там симпатичный.