Собрание произведений в пяти томах. Том 4. Девяностые

Письма на чужое имя с чужим адресом бросают к нам в ящик. Все на фамилию Марусев… И говорят:

– Вам, вам, не прикидывайтесь.

Мы все время думаем, что это – социализм, но выбор-то мы сделали правильный в 17-м году. Значит, это – нечистая сила.

Может быть вы не знаете, но в Одессе быстроподнятое не считается упавшим.

Возьми за правило прерывать беременность еще в период знакомства.

Простое одиночество – это мимика в темноте, пожимание плечами, негромкий стон в ответ на какие-то мысли.

Явное одиночество – это уже разговор, тихий разговор с самим собой с упреками, угрозами, с отрицательным покачиванием головы и вздохом: «Нет, это невозможно».

Полное одиночество – это громкая беспардонная болтовня с собой с ответным хохотом, пожиманием руки, рассматриванием удостоверения, хлопаньем самого себя по животу: «Ай да молодец, ну насмешил», с последующей задумчивостью и криком: «Нет, ты не пойдешь туда! А я сказал, нет!» – и слезами, прерываемыми: «Ну не рыдай же. Как ребенок, ей-богу!»

– Не дай, Господь, нам пережить детей, – сказали как-то все. Вот у меня вопрос: когда? Когда мы по-взрослеем?!

Птичка не усидит – дергается, дергается. Чего суетишься? Чего дергаешься? А кормиться надо. Кормиться и плодиться. Плодиться и кормиться.

Если бы их не поедали другие, которым тоже плодиться надо, страшно было бы подумать.

Все мы бегаем и тучнеем для кого-то.

Подумай, прежде чем поправиться, хочется ли тебе, чтоб он так вкусно кормился и плодился.

– Я посмотрел твой концерт.

– Ну?

– Ты не обидишься?

– Нет.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Вот я все и сказал.

Как кому, а мне нравится думать!

Кофе заказывал я. Когда я заказывал, мне еще было можно. Теперь мне нельзя.

Я люблю все, что означает движение: пароход, самолет, спичку, скрытый смысл, знакомство с умной женщиной, неоткрытую бутылку водки.

Расставить любимых в пространстве.

Врывается банда:

– Кто из вас еврей?

Жена говорит:

– Я!

Любовница говорит:

– Он!

Друг говорит:

– Вон отсюда!