Собрание ранней прозы

– Второй вид мук, терзающих души осужденных в аду, это муки совести. Как черви заводятся в мертвом теле при разложении, так разлагаются в погибших душах грехи, и при разложении их рождаются бесконечные угрызения – жало совести, или, как называет его папа Иннокентий III, червь с тройным жалом. Первое жало, что вонзает этот жестокий червь, – воспоминания о былых наслаждениях. О, как эти воспоминания ужасны! Горделивый монарх, ввергнутый в море огненное, будет вспоминать пышное величие своего двора; муж мудрый, но порочный – свои книги, научные приборы; ценитель художеств – свои прекрасные сокровища, картины, статуи; тот, кто влекся к изысканному столу, – роскошные пиры, деликатнейшие яства, тонкие вина; скряга вспомнит сундуки с золотом; грабитель – богатства, неправедно добытые; жестокие, злобные, мстительные убийцы – тешившие их кровавые деяния и злодейства; сластолюбцы и прелюбодеи – неописуемо грязные наслаждения, которым они предавались. Все это они вспомнят – и с отвращением ужаснутся себе и грехам своим. Ибо какими жалкими покажутся эти наслаждения душе, обреченной веки вечные мучиться в адском пламени! Какая бешеная ярость их охватит при мысли, что небесное блаженство они променяли на прах земной, на горстку металла, пустые почести, телесные удобства и щекотанье нервов! Тут они истинно раскаются: и это – второе жало червя совести, позднее бесполезное сокрушение о грехах. Правосудие Божие велит, чтобы разум этих несчастных был неотступно прикован ко грехам, в коих они повинны, и притом, как указывает святой Августин, Бог наделит их Своим собственным познанием греха, так что грех явится им во всей гнусной его злокозненности, таким, каков он пред очами Самого Господа. Узрят они грехи свои во всей мерзости их, и раскаются, однако поздно уж будет – и примутся они тогда оплакивать все благие возможности, которыми в свое время пренебрегли. И сие есть последнее, самое язвящее и жестокое жало червя совести. Будет говорить совесть: имел ты и время и полную возможность покаяться, однако не каялся. Ты был воспитан родителями твоими в вере. В помощь тебе даны были и таинства, и благодать, и индульгенции святой церкви. Был и служитель Божий, дабы проповеданием наставить тебя, направить на путь, когда ты сбился с него, даровать прощение грехов твоих, сколь мерзки и многочисленны они бы ни были, лишь бы только ты исповедался и покаялся. Но нет. Ты не хотел этого. Презрел ты служителей твоей религии, стороной обходил исповедальню и глубже и глубже погрязал в трясине греха. Бог тебя призывал, грозил, заклинал вернуться к Нему. О, какое горе, какой позор! Владыка вселенной заклинал, умолял тебя, тварь из персти земной, любить Его, сотворившего тебя, и соблюдать закон Его. Нет! Ты не хотел этого. А теперь, хоть бы ты затопил весь ад своими слезами, если бы еще мог плакать, весь этот океан раскаяния бессилен тебе дать то, что дала бы одна-единственная слеза искреннего раскаяния, пролитая в земной жизни. Теперь ты вымаливаешь единый миг земной жизни, дабы покаяться. Напрасно уже. То время прошло – прошло навсегда.

– Таково троякое жало совести, этой змеи, гложущей самую глубину сердца у несчастных в аду, так что они, исполнившись адской злобы, проклинают и себя, и свое безумие, и пособников во зле, толкавших их на погибель, и бесов, что искушали их при жизни, а теперь, в вечности, их мучат и издеваются над ними; хулят и проклинают даже Самого Всевышнего, Чье милосердие и терпение они презрели и осмеяли, но Чьей власти и правосудия им не дано избежать.

– Следующая духовная мука, которой подвергаются осужденные, есть мука всеохватности. Человек в своей земной жизни способен творить множество разных зол, но он не способен их творить разом все, поскольку одно зло противодействует другому и его исправляет, точно как один яд нередко может исцелить от другого. В аду же, наоборот, одно мучение не только не противодействует другому, а еще усиливает его. И мало этого: наши духовные способности более совершенны, чем телесные чувства, и потому они способны страдать сильней. Как каждое из чувств терзается своею особой мукой, так же точно и каждая из духовных способностей: фантазия – жуткими образами, эмоции – попеременно тоской и яростью, сознание и разум – внутренней тьмой, которая страшнее тьмы внешней, что царит в этой чудовищной темнице. Та злоба, хоть и бессильная, которой одержимы эти бесовские души, есть зло безграничной всеохватности и беспредельной длительности, состояние столь ужасающей злобности, что мы даже не сумеем представить его себе, если не осознаем всю чудовищность греха и все отвращение, какое питает к нему Всевышний.