Собрание сочинений

До своего переезда в Петербург, M. M. Херасков был некоторое время директором Синодальной типографии, или, как она иначе называлась, Московского печатного двора. {Соловьев, А. Н. Московский печатный двор, М., 1917, стр. 38. Здесь не указаны годы директорства Хераскова. Говоря о цветущем состоянии Синодальной типографии при Елизавете, А. Н. Соловьев сообщает: "Во главе ее [типографии] некоторое время стоял известный писатель, поэт М. М. Херасков". Надо полагать, что это было около 1758–1760 гг., так как в начале 1760-х годов директором Синодальной типографии был Юрьев (см. Месяцослов на 1765 год с росписью чиновных особ в государстве, Спб., 1765).}

Переехав в 1775 г. снова на жительство в Москву, M. M. Херасков сохраняет близкие отношения с Н. И. Новиковым и принимает, хотя и анонимно, участие в новиковском "Утреннем свете". Два стихотворения его были помещены в этом журнале, на что в свое время указали Л. Н. Майков {Очерки по истории русской литературы XVII и XVIII вв. СПб., 1889, стр. 410.} и H. M. Петровский. {Библиографические заметки о русских журналах XVIII в. Изв. II отд. А. Н., 1907, т. XII, кн. 2, стр. 303.}

Статья "О писменах Славенороссийских" свидетельствует о более активном участии Хераскова в "Утреннем свете", заключительными словами давая основания предполагать о вхождении M. M. Хераскова в состав редакции журнала.

1935

Мерзляков Алексей Федорович "Россияда". Поэма эпическая г-на Хераскова (Часть первая) (Письмо к другу) [57]

Как тебе угодно, любезный друг, а я не могу расстаться с моим почтенным, знаменитым Херасковым! Поэма его, заключающая в себе одно из важнейших происшествий в бытописаниях нашего отечества, происшествие, которое, по всей справедливости, должно быть почитаемо основою того величия, до которого впоследствии времени достигла Россия, — сия поэма, говорю, знамение нашей славы, заслуживает, по требованиям самого патриотизма, гораздо более, нежели те похвалы, которые воспевает ей в каждом доме наш Клеон, признающий все то священным, чего он не понимает, или наш Дамет, которого ленивая душа живет чужими мыслями и говорит чужими словами, или, наконец, наш самолюбивый Трисотин, стихотворец, который ополчается против разбора всех авторов, не из любви к ним, а из боязни, чтобы не дошла очередь и до него. Напрасный страх! этот бедняк может навсегда остаться покойным. Поэма Хераскова заслуживает, чтобы на нее обратили особенное внимание, потому, как я сказал, что она есть зерцало, в котором представляются знаменитые деяния предков наших, назидательные примеры великодушия, мудрости, храбрости, терпения, любви отечественной, изображенные живописною, важною кистию истинного россиянина и друга человечества; потому что она может быть всегда полезным училищем для потомков, которые, шествуя по следам прадедов, и ныне бессмертное мщение и торжество Москвы столь величественно и благодетельно совершили на стогнах униженного Парижа… Это с одной стороны… а с другой — стихотворцы понимают меня! — завидное приобретение в словесности иметь свою эпическую поэму оригинальную и притом так рано! (ибо сие чадо опыта, науки, чрезвычайных усилий зависит некоторым образом не от одного гения, но также от медленных успехов образованности народной); иметь и не заниматься, не хвалиться ею? Кто ж ее не хвалит? — скажут в ответ некоторые из так называемых страстных любителей словесности. Милостивые государи! Конечно, вы хвалите поэму. Но где разобраны красоты и недостатки ее? где определено истинное достоинство того, что вы хвалите? Такое почитание, с позволения вашего сказать, похоже немного на то, которое питают китайские мандарины к старым своим книгам. Из какой-то особенной набожности запрещено к ним прикасаться; они остаются на съедение мышам и червям! Не так принимаемы были знаменитейшие стихотворцы в других землях своими соотественниками! Каждое необыкновенное в словесности явление обращало на себя внимание всего народа, который славу ученого почитал своею собственною славою и точно так же гордился его именем и делами, как он гордился именем и делами своих героев. Возьмем примеры недалеко — от сих же самых французов, которые всегда желали иметь вредное влияние на все почти отрасли национальной нашей чести. О, как они радовались, когда у них показалась эпическая поэма "Генриада"!1 Сколько усилий употреблено было для того, чтобы ввести ее в малое число поэм эпических? Сколько знаменитых мужей писало и pro и contra? Представь потом благородную гордость англичан, хвалящихся поэмою Мильтона, воскрешенного Аддисоном

"Cedite Romani scriptores, cedfte Graii" [58]2, -

восклицал Аддисон. Он раскрыл, показал, раздробил творение Мильтона, и Англия украсила чело свое новым бессмертным перлом славы, драгоценнейшим, нежели те, которыми наделяют ее обе Индии3.