Собрание сочинений

В нашем исследовании, долгом и трудном, нам была оказана помощь многими: друзьями И. Терентьева, простыми свидетелями событий тех дней, исследователями. Всем им мы выражаем нашу глубокою благодарность. В особенности благодарим: Геннадия Айги, Игоря Бахтерева, Александра Галушкина, Михаила Гаспарова, Дмитрия Горбачева, Эмилию Инк, Давида Золотницкого, Николая Котрелева, Валентину Мордерер, Петра Навашина, Александра Парниса, Константина Рудницкого, Татьяну Терентьеву, Георгия Федорова, Николая Харджиева, Екатерину Хохлову, Татьяну Цивьян, а также Elena Boberman-Sciltian, Regis Gayraud, Rene Guerra, Luigi Magarotto, Giovanna Pagani-Cesa, Aleksey Terentiev, Helene Zdanevitch. Мы с благодарностью также вспоминаем покойных Нину Васильеву, Василия Катаняна, Ирину Семенко, Виктора Шкловского и Melitta Raffalovitch, оказавших нам в свое время большую помощь.

Благодарим также сотрудников и руководителей библиотек и архивов, в которых нам пришлось работать, неизменно внимательных к нашим просьбам: Государственной библиотеки СССР им. Ленина (Москва), Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина (Ленинград), Центрального государственного архива литературы и искусства СССР (Москва), Центрального государственного института театра, музыки и кинематографии (Ленинград), Всероссийского театрального общества (Москва), Государственного музея театрального и музыкального искусства (Ленинград), Музея театрального искусства СССР (Киев).

В заключение мы хотим упомянуть и поблагодарить Михаила Евзлина и Ольгу Обухову, которые помогли нам в работе над текстом своими ценными советами.

Особенно мы признательны Ирине Иловайской и Сергею Дедюлину, без многообразной помощи которых эта книга не могла бы появиться в свет.

Биографическая справка

[текст отсутствует]

Игорь Терентьев – поэт и теоретик «Компании 41°»

В группе заумников «41°» Терентьев занимал особое место. Крученых приехал в Грузию со сложившейся литературной репутацией отца заумного футуризма, чья подпись стояла еще под первым футуристическим манифестом Пощечина общественному вкусу. Менее маститый И. Зданевич имел за плечами книгу Наталья Гончарова. Михаил Ларионов (1913) и пьесу Янко круль албанской. Лекции И. Зданевича о футуризме и его выступления на диспутах широко освещались в дореволюционной прессе. Терентьев же начал свою литературную деятельность только в Тифлисе. Однако он не задержался на ученической скамье, а сразу сделался не только полноправным членом, но и теоретиком «41°».

«Приблизительно в Терентьеве происходит стык разумного и заумного», – писал С. Городецкий в статье о тифлисских футуристах[1]. Процесс удаления поэзии Терентьева от «здравого смысла» рассматривает Крученых в книге Ожирение роз. В отличие от Городецкого, негативно относившегося к зауми, Крученых приветствует «футурение» Терентьева, предсказывая, что этот поэт «скоро заговорит на языке заумных ушкуйников, корнещупов и скребцов»[2]. «Футуреть» активно помогал Терентьеву сам Крученых. Разбирая стихи Терентьева о весне, Крученых приводит первую строчку стихотворения в своем варианте:

Весна в пенснэ идет из-под дивана объясняя «пенснэ» современностью и нелепостью городской весны, которая «идет из-под дивана», как моль[3]. В оригинале эта строчка звучит по-другому:

Весна в пенснэ тумана выходит из[4]

где «пенснэ» можно связать с туманом и одновременно, учитывая инверсию, представить образ весны, выходящей из тумана. Такого типа синтаксические инверсии, нетипичные для Крученых, являлись характерными для творчества К. Большакова[5].

Признавая поэтический талант Терентьева и восхищаясь его художественным дарованием, Городецкий в упомянутой статье отмечал несоответствие между теоретическими высказываниями поэта о заумном языке и его собственными стихами: «Рассуждать он мастер. А выполнять свои рассуждения выполняет по-старинному. Некоторая эксцентричность образов, некоторая неряшливость формы – вот и все, что отличает его стихи от стихов не футуристов». [6]

Действительно, при беглом прочтении некоторые стихи Терентьева могут показаться вполне традиционными, даже стоящими на грани безвкусицы. По признанию самого поэта:

Плохое отличается от хорошего очень мало
. . . . . . . . . .
Можно читать Апухтина с удовольствием,
Добавляя щепотку сиролеха[7]