Собрание сочинений. Девушка из золотого атома

— Руфь говорила, — соврала я. — Сказала, что она как жирафа. — Мама, успокоенная, встала и стала убирать чайную посуду в шкафчик. Потом вытерла стакан, который держала наша гостья, тот, где был растворитель.

— Бедная женщина, — говорила мама, протирая его, — несчастная женщина.

Потом не было ничего особенного. Я начала готовить учебники к школе. Голубые васильки буйно расцвели вокруг дома, и отец, выздоровев, скосил их все. Мама вырастила несколько гибридных васильков на задней клумбе, в два раза выше диких; она объясняла мне, почему они крупнее, но я позабыла.

Наша гостья познакомилась с мужчиной, не очень подходящим, потому что он был поляк и работал в гараже. Она не выходила, а встречалась с ним по вечерам на кухне. Это был коренастый, крепкий парень, светловолосый, с настоящей польской фамилией, но все звали его Богалуза Джо, потому что пятнадцать лет он провел в Богалузе, штат Луизиана (он выговаривал «Люзьяна») и все время вспоминал об этом. У него была теория, что цветные совсем как мы и что через сто лет все так перемешаются, что не различишь. Мою маму очень заинтересовали его взгляды, но она никогда не позволяла мне говорить с ним. Он был очень уважителен: звал ее «мэм» и никогда не ругался, но в гостиную ни разу не зашел. С нашей гостьей он всегда встречался на кухне или в саду за домом. Они пили кофе и играли в карты. Иногда она просила его:

— Расскажи мне что-нибудь, Джо. Я люблю истории поинтереснее.

И он рассказывал, как прятался от кого-то или от чего-то среди негров целых три года, и они давали ему работу и заботились о нем. Он говорил: «Цветные — такие же, как все», «Негры умнее. Им так нужно. Их никто не одурачит. У меня была негритянка, так она была умнейшая женщина в мире. Красивая; не по-белому, по-своему».

— Дайте нам сто лет, — добавлял он, — и мы перемешаемся.

— А может быть, двести? — спросила наша гостья, наливая кофе. Опершись локтем на стол, она улыбалась ему. Ложечкой она помешивала кофе. С минуту он молча смотрел на нее, потом тихо сказал:

— Черная женщина, самая умная в мире… Ведь ты черная, не так ли?

— Отчасти, — сказала она.

— Красивая женщина, — продолжал он. — И никто не знает?

— В цирке знают. Но им все равно. Сказать, что думают о вас в цирке?

— О ком? — удивленно спросил он.

— О всех вас, — сказала она. — О всех, кто не в цирке. О всех, кто не может того, что мы можем, кто не самый сильный или не самый лучший, кто не может убивать голыми руками или за шесть недель выучить новый язык, рассечь другому сонную артерию за тридцать шагов перочинным ножом или взобраться в здание Национального банка графства Грин с первого на шестой этаж без снаряжения. Все это я могу.

— Черт возьми! — прошептал Богалуза Джо.

— Мы вас презираем, — сказала она. — Вот так. Мы думаем, что вы болваны. Отбросы. Удобрение для мира, Джо, вот что вы такое.

— Тебе просто скучно, — сказал он. — Вечер, и тебе грустно. — Он протянул ей через стол руку, но не так, как в кино, и не так, как в книгах: такого лица, как у него сейчас, я раньше никогда не видела ни у мальчишек, когда они ухлестывают за девчонками, ни у взрослых, даже у невест и женихов. Он выглядел бесконечно добрым, бесконечно участливым. Она отдернула руку. С той же слабой, безучастной улыбкой, которая была на ее губах весь вечер, она отодвинула стул и встала.

— Да, я все это могу! Ну и что? — Она пожала плечами. — Завтра я уезжаю.

Он тоже встал и обнял ее за плечи. Мне показалось это смешным, потому что он был ниже ее на пару дюймов.

Он сказал:

— Дорогая, тебе не надо уезжать.

Она глядела в сад, как будто стараясь увидеть что-то очень далекое от нашего огородика или маминых гибридных васильков, что-то, чего никто не мог увидеть.

Он повторил настойчиво:

— Милая, посмотри…

Когда она уставилась ему в подбородок слепыми глазами, он обхватил ее лицо своими широкими ладонями механика.

— Дорогая, ты можешь остаться со мной. — Он приблизил свое лицо к ее лицу. — Выходи за меня замуж, — сказал он вдруг.

Она засмеялась. Я никогда не слышала, чтобы она так смеялась. Затем раскашлялась. Он обнял ее, и она приникла к нему, закрыв лицо руками. Только через несколько секунд он понял, что она плачет, и очень встревожился. Так они и стояли — она плакала, он подавленно молчал, а я, спрятавшись, наблюдала за ними. Потом они медленно пошли к выходу в сад. Когда они вышли и погасили за собой свет, я прокралась за ними к качалке, которую устроил мой отец под большим деревом: подушки и пружины выдерживали четверых. Кусты скрывали ее почти целиком. Хотя керосиновый фонарь, вкопанный там отцом, не горел, я видела их почти отчетливо. Несколько минут они сидели, молча глядя во тьму.

Качалка чуть поскрипывала. Наконец Богалуза Джо, механик из гаража, спросил:

— Завтра?

— Завтра, — ответила она.