Собрание сочинений. Логово белого червя

Секундой позже из ствола вырвалась мощная струя пламени и ударила по твари. По ту сторону проволоки распустился дымный кроваво-красный цветок.

Вверх взметнулся черный столб маслянистого дыма. Над отмелью навис тяжелый смрад. Патрульные увидели, как охваченное пламенем чудовище старается отползти от барьера. Но солдат с огнеметом продолжал стрелять по нему без всякого сожаления.

Послышалось омерзительное бульканье и шипение. В ночное небо поднимались клубы густого, жирного дыма. Тошнотворная вонь была невыносимой.

Когда солдат прекратил наконец стрелять, за барьером никого не было, только светилась раскаленная добела проволока, а на песке расплывалось большое черное пятно.

Черная мантия не зря так ненавидела свет. Ведь его источником является огонь — ее последний неведомый враг, которого не могла одолеть даже она, воплощение мрака и ужаса.

Г.Ф.Лавкрафт Показания Рэндольфа Картера

Повторяю вам, господа, — ваши расспросы бесплодны. Можете держать меня в заключении, коли желаете; можете отправить меня в тюрьму или казнить, ежели для поддержания иллюзии, кою вы именуете правосудием, необходима человеческая жертва; но я ничего не расскажу вам сверх уже открытого мною. Все, что помню, я поведал вам с полной откровенностью, ничего не скрыв и не исказив. Если же что-то и осталось неясным, тому виной темное облако, окутывающее мой рассудок, — оно и смутная природа ужасов, навлекших его на меня.

Снова заявляю: мне неизвестно, что сталось с Харлеем Уорреном, хотя полагаю —. скорее надеюсь, — что его судьбою стал вечный покой, если таковая благодать вообще доступна человеку. Правда, что в течение пяти лет я был ближайшим его другом и отчасти делил с ним ужасающие экскурсы в неведомое. Хотя воспоминания мои неверны и расплывчаты, не стану также отрицать, что ваш свидетель и впрямь мог видать нас, как он заявил, за полчаса до полуночи в тот злосчастный вечер на Гейнсвилльской развилке, идущими в сторону Большой кипарисовой топи.

Что мы несли с собою электрические фонари, лопаты и моток некой проволоки, я готов даже подтвердить, ибо все эти предметы нашли свою роль в единственной ужасающей сцене, что отчетливо запечатлелась в моем потрясенном рассудке. Однако о последовавших событиях, равно как и о том, почему следующим утром меня в бессознательном состоянии нашли одного на краю топи, — я настаиваю! — мне неизвестно ничего, кроме тех фактов, что я уже пересказывал вам многократно. Вы утверждаете, что ни в пределах, ни в окрестностях топи нет места, способного послужить фоном этой пугающей сцены. Я могу ответить только, что знаю лишь то, что видел. Возможно, то был лишь кошмар наяву — на это я истово надеюсь, — но от тех часов, что мы провели вдали от людских взоров, моя память не сохранила ничего иного. Почему же не вернулся Харлей Уоррен, поведать может лишь он сам, или его дух, — или безымянное нечто, которое я не в силах описать.

Как я говорил уже, с безумными исследованиями Харлея Уоррена я был хорошо знаком и до некоторой степени принимал в них участие. Из его обширной библиотеки редких и курьезных книг на запретные темы я прочел все, что написаны были на знакомых мне наречиях; однако они составляли лишь малую часть в сравнении с теми, что писались на загадочных языках. Большая часть, полагаю, была на арабском; но погибельная дьявольская книжечка — та, которую Уоррен в своем кармане унес в могилу, — начертана была прежде невиданными мною знаками. Значения их Уоррен никогда мне не объяснял. Что же до природы наших исследований, повторить ли снова, что память ныне отказывает мне? Это кажется мне знаком милосердия Господня, ибо то были гнуснейшие дела, кои скорее завораживали меня своею гнусностью, чем порождали искреннюю склонность. Уоррен постоянно подчинял меня своей воле, и подчас я опасался его. Помню, как содрогнулся я от его гримасы в тот злосчастный вечер, когда он безостановочно пересказывал мне свои взгляды на тот счет, почему некоторые трупы не разлагаются, но тысячелетиями остаются нетленными в своих гробницах. Однако теперь я не боюсь его, ибо подозреваю, что он уже познал ужас превыше моего разумения. Ныне я боюсь за него.

И опять скажу: неведомо мне, зачем мы вышли из дома в тот вечер.

Без сомнения, причина тому лежала в уорреновой книжечке — той древней нечитаемой книжечке, что прислали ему месяц назад из Индии — но Богом клянусь, что цель нашего пути мною забыта. Свидетель ваш утверждает, что видел нас в половине двенадцатого ночи на Гейнсвилльской развилке бредущими в направлении Большой кипарисовой топи. Вероятно, так оно и было; но память моя не сохранила этого. В душе моей клеймом горит одна лишь картина, и час ее был далеко за полночь, ибо тонкий месяц высоко стоял в мутном небе.