Собрание сочинений святителя Григория Богослова

Убедил ли я? Или к сказанному присовокупить еще более убедительное слово? Высоко ценю твое красноречие, родитель, в котором ты превосходен, потому что у тебя не отстают друг от друга и язык, и слух, и быстрая мысль, следуешь ли законам речи немерной или мерной, и, что составляет верх чуда, все это бывает у тебя без больших усилий. Знаю, что ты предстоял великим царям и приобретал почести с храбрыми, когда бывал в рядах их, когда стремительным копьем своим разил Ахименидов. Знаю, что ты возвеличен богатством, и родом, и умом, что наружностью и величием уподоблялся древнейшим Эакидам или этолийцу Мелеагру. Но всего более прославило тебя твое красноречие; оно приобрело тебе твердую, непоколебимую, нестареющуюся, неизменную, непрестанно с годами возрастающую славу.

И я желаю иметь отцово наследие: оно для меня то же, чем было для спартанцев копье, для Пелопсовых потомков — Пелопсово плечо, для царей — скипетр и для коренных Кекропидов [302] — вплетаемый в волосы кузнечик, как сын земли. И наружностью походить на отца составляет уже славу.

Уважь мое желание, оно невинно. А я видал, что иной родитель уступал и худым желаниям детей, как врачующий болезни к полезному примешивает приятное, чтобы приятным прикрасить врачевство и изгнать большее зло — недуг злом меньшим. Видал, что иной, и не знакомый с мудростью, соглашается нередко на просьбу сына, желающего учиться, и в угодность своему порождению уступает добрым его желаниям, хотя они чужды ему самому. А я прошу тебя, родитель, уступить и подать руку сыну, который желает превосходнейшего. Но если бы стал я увеселяться худым, исключи меня из числа своих детей, как сына, который признан незаконнорожденным по испытанию в водах благородного Рейна [303], или как птенца, которого солнечный луч показывает не настоящим порождением чистых орлов. Окажи, превосходнейший, милость, которая будет милостью сколько сыну, столько и отцу, потому что от сына опять перейдет к родителю. Ибо слава детей вменяется в честь родителям, равно как и слава родителей — в честь детям. И награда им общая, и бесславие общее.

Иные, по легкомыслию полюбив непрестанные пляски, убийственную борьбу с людьми и губительными зверями, целую жизнь свою провели на поприщах, чтобы снискать благоволение у сограждан и оспорить у других славу, которая ненадолго прогремит в народных устах. Иные истощили и жизнь и богатство на борцов, которые напрасно изнуряют себя на песчаном поприще, и на ездоков, которые в виду разделившихся на части зрителей и с обеих сторон потрясающих восклицаниями воздух рвутся друг друга превзойти неразумием. Иные ищут разнообразия забав в позоре мужей и жен, в поддельных пощечинах шутам, которые из разверстого рта вместо воплей издают громкий смех. Таковы занятия этих безумцев; так они, шутя, проводят бездельную жизнь! Чему учились, тому и других учат. И им одним наградой за злые дела не острый меч, но выгоды и богатство, потому что услуживают страстям. А между безрассудными нетрудно взять верх наиболее злонравным. Так поступают сии люди, и что худо приобрели, то хуже расточают. Впрочем, их ожидает праведный суд.

Тебе же да дарует Бог, чего желаешь, как человек добродетельнейший, то есть подать руку помощи детям и оказать добро всякому, кому только нужно. Но другим отдай излишнее, а мне предоставь то, что делает человека счастливым. Я желаю не многого, но чтобы самому стать достойным многого и не слишком далеко отстать от родителей. Что за приятность иметь у себя обезьяну — это безобразие в человеческом виде, разукрашенную золотыми петлями? Наряд не изменяет смешной и глупой наружности. Что за радость ослу носить на себе таланты золота? Осел, хотя и золотом увешан, не перестает кричать по–ослиному. Какая польза ни к чему не годный для сражающихся свинцовый меч спрятать в серебряные ножны? А таков и человек, который превозносится одной внешностью.