Сего боюсь я. Хотя есть и моя вина, однако же виновен и родитель. Даже родитель тем виновнее, что меня с братом превосходит и сединой, и честностью нравов. А если и нет его вины, то все же на него падет жалкое бесславие, которое нередко и доброго человека низлагает на землю. Ибо хотя многим известна истина, однако же немало и таких, которые смотрят на людское мнение. О сем прошу тебя размыслить, родитель.
Как ни встревожен я, однако же, следуя требованию природы, желаю, чтобы родитель мой во всем и перед всеми имел преимущество и, пользуясь у людей доброй славой, восходил выше и выше. Но как же иной почтет тебя, родитель, человеком снисходительным к чужому, когда столько гневаешься на детей, которых сам родил и некогда просил у Царя Бога, желая держать их на своих коленях, а когда явились мы на свет, почтил пресловутыми именами? Я — Петр, а брат мой — Фока, носим имена учеников Христовых. Но потом гнев, и все забыто. Какой отец подобно тебе, превосходнейший, бывал так милостив к своим детям новорожденным и так жесток к детям, пришедшим в возраст? Если бы позволительно было вступать в состязание человеку с Богом или детям с родителями, то, может быть, нашел бы я какое–нибудь слово в облегчение своих страданий. А теперь дозволю устам своим вымолвить только следующее: худы ли мы или хороши у тебя, отец, — от семени колос. Хорош я или худ — твоя слава и твой же позор. А всякому известно то, что надобно доброго любить, худому же служить подпорой, потому что врачи дают лекарство не здоровым, а изнуренным болезнью. Не о той птице жалеют, которая сидит на ветви или летит по воздуху, но о той, которая выпала из высокого гнезда, или пронзенная кривыми когтями плотоядного коршуна, от сильной боли бьет ногами по воздуху. И негоднейшего сына удостоить своего недра — это милость. А если удостоишь доброго, то вижу в этом закон для отца, потому что добродетельные и у чужих пользуются благосклонностью. И Божеская милость не в том состоит, чтобы приближать к Себе добрых, но в том, чтобы снизойти к худому и, подняв его с земли, вознести высоко.
И Христос, когда приходил на землю и водрузил в Божестве Своего человека, не за непадших умер, но за тех, которые ниспали до земли и умерли в Адаме. Не слышишь ли о сыне юнейшем, как он, оставя отца и живя блудно, расточил все отцовское имение; а когда голод изнурил скитальца, возвратился в дом к родителю и преклонил пред ним колена; и отец немедленно сжалился над негодным сыном, обвил руками его выю, пролил слезы и почтил сына пиршественной вечерей? И добрый пастырь овец, когда одна из них отстала от стада, оставил всех прочих, а пошел по следам заблудшей и, как скоро нашел ее блуждающей на горах или в лесах, взял на свои рамена и с радостью сопричислил к любезным ему десяткам. Таков великий закон моего Христа, Который, отвергая высокомерных, благоволит ко всем униженным.
Одно исповедание греха часто спасало человека, горькими слезами омывало вины и очищало душу, очерненную пороками. Нередко седмижды семь раз умилостивляется Царь к беззаконникам, как слышу в Божием слове (Мф. 18:22) и как научил меня Дух. Кто из людей хуже царя Манассии? Какой из городов хуже великого Нинова города? Что хуже несытой руки мытаревой? Но Царь Христос умилосердился и над ними, когда восплакались они о грехах своих.
Но что говорить о Христе? Для чего упоминать и о человеческой любви, какую природа насадила в родителях к детям? И звери любят свое порождение, если слыхал ты о рысях, о кабанах, о стаде круглооких волов, как они трепещут за своих детей и выходят на брань со зверями и с неприязненным для них человеком. Неужели же в тебе такой губительный гнев, какого нет ни в людях, ни в зверях? Укроти свое разгневанное сердце; или тебя, любезный родитель, воскормили неприступные утесы и море, и оттого гнев сделался в сердце твоем тверже адаманта.