Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Романы из школьной программы,
На ваших страницах гощу.
Я все лагеря и погромы
За эти романы прощу.

Не курский, не псковский, не тульский,
Не лезущий в вашу родню,
Ваш пламень — неяркий и тусклый —
Я всё-таки в сердце храню.

Не молью побитая совесть,
А Пушкина твердая повесть
И Чехова честный рассказ
Меня удержали не раз.

А если я струсил и сдался,
А если пошел на обман,
Я, значит, не крепко держался
За старый и добрый роман.

Вы родина самым безродным,
Вы самым бездомным нора,
И вашим листкам благородным
Кричу троекратно «ура!».

С пролога и до эпилога
Вы мне и нора и берлога,
И кроме старинных томов
Иных мне не надо домов.

САМОДВИЖЕНИЕ ИСКУССТВА

Малявинские[24] бабы уплотняют
Борисова-Мусатова
                                усадьбы.
Им дела нет, что их создатель
Сбежал от уплотнений за границу.
Вот в чем самодвижение искусства!

ЧЕРДАК И ПОДВАЛ

Художники от слова «худо»
Сюда затешутся едва ли:
Не станут жить на том верху-то,
Не будут стыть — вот здесь, в подвале.

Художники от слова «скверно»
Живут вольготно и просторно.
И пылесосами, наверно,
Вытягивают пыль упорно.

Но я всегда приспособляюсь,
Везде устроюсь расчудесно —
В подвалах лучших я валяюсь,
Где сыро, холодно и тесно.

Там свет небесный редко брезжит,
Там с потолка нередко каплет,
Но золотые руки режут
Меня из пористого камня.

«Я в первый раз увидел МХАТ…»

Я в первый раз увидел МХАТ
На Выборгской стороне,
И он понравился мне.

Какой-то клуб. Народный дом.
Входной билет достал с трудом.
Мне было шестнадцать лет.

«Дни Турбиных»[25] шли в тот день
Зал был битком набит:
Рабочие наблюдали быт

И нравы недавних господ.
Сидели, дыхание затая,
И с ними вместе я.

Ежели белый офицер
Белый гимн запевал —
Зал такт ногой отбивал.

Черная кость, красная кровь
Сочувствовали белой кости
Не с тем, чтоб вечерок провести

Нет, черная кость и белая кость
Красная и голубая кровь
Переживали вновь

Общелюдскую суть свою.
Я понял, какие клейма класть
Искусство имеет власть.

«Хорошо или плохо…»