Собрание сочинений. Т.13.

Чтобы не видеть больше ножа, Жак повернулся к Северине. Побежденная усталостью, она спокойно спала и дышала ровно, как ребенок. Ее тяжелые черные волосы распустились, разметались по подушке и волной ниспадали на плечи, в просветах кудрей можно было разглядеть молочно-белую, чуть розовевшую шею. Жак смотрел на Северину, как на незнакомую женщину, а между тем он ведь обожал ее, носил в душе ее образ, желал томительно и страстно, даже в те часы, когда вел паровоз, его мысли были до такой степени заняты Севериной, что однажды он, невзирая на сигналы, промчался на всех парах мимо какой-то станции и только тогда пробудился от грез. Вид этой белой шеи властно завораживал его, неумолимо притягивал; сознавая ужас того, что должно было произойти, он уже ощущал, как в нем растет непобедимая потребность подняться, взять со стола нож, вогнать его по самую рукоятку в это женское тело. Он уже слышал глухой удар лезвия, входящего в плоть, видел, как по телу трижды пробегает судорога, как из горла бежит красный поток, а потом смерть навеки сковывает Северину… Жак отчаянно боролся, стремясь освободиться от ужасного искушения, но воля его с каждой минутой слабела, казалось, навязчивая идея вот-вот возьмет верх, и он, побежденный, дойдет до такого состояния, когда человек повинуется лишь своим инстинктам. В голове у него помутилось, бунтующие руки вышли победителями из борьбы, ускользнули из плена, вырвались на волю. Жак отчетливо понял, что он больше не господин своим рукам и что они обагрятся кровью, если он будет и дальше смотреть на Северину; тогда, собрав последние силы, он соскочил с кровати и, точно пьяный, грохнулся на пол. Он встал, опять едва не повалился, запутавшись в юбках Северины, лежавших на паркете. Покачиваясь, ощупью старался найти свое платье, им владела одна мысль: быстрее одеться, взять нож, выйти на улицу и убить там первую попавшуюся женщину! На сей раз роковое желание было слишком мучительным, ему нужно было убить! Он никак не мог найти штаны, трижды брался за них, но не соображал, что держит их в руках. Лишь ценой огромных усилий ему удалось втиснуть ноги в башмаки. Уже совсем рассвело, но ему чудилось, будто комната наполнена бурым дымом, ледяным туманом, в котором тонуло все. Дрожа, как в лихорадке, Жак наконец оделся, схватил нож, спрятал его в рукаве, он твердо решил убить первую женщину, которую встретит на улице; в эту минуту с кровати донесся легкий шорох и долгий вздох; побледнев, Жак замер у стола как пригвожденный.

Северина проснулась.

— Что это, дорогой? Ты уже уходишь?

Жак ничего не ответил, он не глядел на нее, надеясь, что она снова заснет.

— Куда ты идешь, дорогой?

— Спи, — пробормотал он. — У меня небольшое дело в депо… Я скоро вернусь.

У нее слипались глаза, сонное оцепенение вновь охватило ее, и она бессвязно пролепетала:

— О, я сплю, сплю… Поцелуй меня, дорогой.

Он не шевелился, ибо знал, что стоит ему повернуться с ножом в руке, стоит ему лишь увидеть разметавшуюся в постели, обнаженную Северину — такую очаровательную и красивую, — и воля, пока еще удерживавшая его у стола, будет парализована. Рука сама поднимется и вонзит ей нож в горло.

— Дорогой, поцелуй же меня…

Голос Северины замер, она опять сладко уснула, шепча ласковые слова. А он, почти обезумев, распахнул дверь и выбежал.