Собрание сочинений. Т.13.

Внизу по-прежнему без устали сновали маленькие маневровые паровозы; их почти не было слышно — негромко стучали колеса, приглушенно звучали свистки, — они напоминали проворных и ловких хозяек. Один паровичок, тащивший в депо несколько вагонов трувильского поезда, который только что расцепили, исчез под Европейским мостом. Миновав мост, он поравнялся с вышедшим из депо локомотивом: медные и стальные части могучей машины сверкали, она походила на свежего и молодцеватого путешественника, собравшегося в дорогу. Остановившись, локомотив двумя резкими короткими свистками потребовал у стрелочника путь, и тот сейчас же направил его к уже сформированному составу, ожидавшему под крытым навесом платформы дальнего следования. Это был поезд, отправлявшийся в Дьепп в четыре часа двадцать пять минут. По платформе растекался торопливый поток пассажиров, дробно стучали тележки, груженные багажом, станционные рабочие вносили в вагоны грелки. Локомотив подошел вплотную к головному вагону, и тендер глухо ударился об него; старший сцепщик самолично завернул болт соединительного бруса. Небосклон над Батиньолем потемнел; пепельно-серые сумерки окутали фасады зданий и медленно опускались на разбегавшиеся веером пути; и в этом неясном сумеречном свете можно было различить, как вдали то и дело проносились в разных направлениях пригородные поезда и поезда Окружной железной дороги. А над угрюмыми навесами огромных крытых платформ, над потемневшим Парижем плыли разорванные облака бурого дыма.

— Нет, нет, пусти, — пролепетала Северина.

Не говоря ни слова, он все сильнее и сильнее прижимал к себе жену, распаляясь теплотой ее юного тела. Стремясь высвободиться, Северина извивалась в его объятиях, исходивший от нее аромат пьянил его, и Рубо не помнил себя от страсти. Одним рывком он оттащил ее от окна и локтем захлопнул раму. Отыскал рот жены, изо всех сил впился губами в ее губы и понес к кровати.

— Нет, нет, ведь мы не у себя, — повторяла она. — Прошу тебя, только не в этой комнате!

Она и сама точно опьянела, от еды и выпитого вина у нее кружилась голова, к тому же она еще не вполне успокоилась после лихорадочной беготни по Парижу. Чересчур натопленная комната, стол с остатками еды, их приезд, неожиданно превратившийся в какую-то увеселительную поездку, — все это зажигало в ней кровь, и дрожь пробегала по телу. И все же Северина, сама толком не понимая почему, отказывалась, сопротивлялась, цепляясь за деревянную спинку кровати, испуганная и негодующая.

— Нет, нет, я не хочу.

Рубо, весь багровый, стискивал жену своими грубыми руками. Он дрожал от нетерпения и, казалось, был способен раздавить ее в объятиях.

— Глупышка, никто не узнает. Мы оправим постель.

Дома, в Гавре, Северина обычно с мягкой покорностью отдавалась ему после завтрака, когда он возвращался с ночного дежурства. Ей это, очевидно, не приносило удовольствия, однако она выказывала нежную снисходительность, благосклонно соглашалась доставить ему радость. Но такой — пылкой, трепещущей от чувственного желания — Рубо ее еще никогда не видел, и это буквально сводило его с ума. Всегда спокойные голубые глаза Северины казались темнее от черноты волос, крупный рот словно кровоточил на нежном овальном лице. То была незнакомая ему женщина. Почему она отказывается?

— Скажи почему? У нас есть время.

Вся во власти необъяснимой тревоги, раздираемая борьбой, в которой она сама себе не отдавала отчета, Северина издала вопль, исполненный такой тоски, что Рубо опомнился.

— Нет, нет, умоляю, отпусти меня!.. Я и сама не знаю, но задыхаюсь при одной мысли, что сейчас… Это невозможно.

Оба тяжело опустились на край кровати. Рубо провел рукой по лицу, словно стараясь унять сжигавший его огонь. Видя, что к мужу вернулось благоразумие, Северина ласково наклонилась и запечатлела на его щеке звонкий поцелуй, как бы желая показать, что она все-таки его любит. Несколько мгновений они сидели так, в молчании, чтобы прийти в себя. Он взял ее левую руку и играл старинным золотым кольцом: эту золотую змейку с рубиновой головкой Северина всегда носила на том же пальце, что и обручальное кольцо. Она никогда с ней не расставалась.

— Моя змейка, — промолвила Северина, словно в забытьи; ей казалось, что муж смотрит на кольцо, и она испытывала властную потребность говорить. — Он подарил мне это кольцо в Круа-де-Мофра, в день моего шестнадцатилетия.

Рубо удивленно поднял голову.

— Кто он? Старик?

Встретившись с глазами мужа, Северина словно очнулась от сна. Она почувствовала, как у нее холодеют щеки. Попыталась что-то сказать, но не могла — слова застревали в горле, точно на нее напал столбняк.

— Ты всегда говорила, — продолжал он, — будто это кольцо досталось тебе от матери.

В какое-то мгновение она еще могла отказаться от случайно оброненных в забытьи слов. Ей достаточно было рассмеяться, сказать, что она просто дурачится. Но, не владея собой, не сознавая, зачем она это делает, Северина заупрямилась:

— Я никогда не говорила тебе, дорогой, что получила это кольцо от матери…

Рубо пристально взглянул на нее и в свою очередь побледнел.