Собрание сочинений. Т. 17.

Однако в толпе оказалась женщина, тронувшая все сердца. Она была бедно одета, без платка на голове, с залитым слезами лицом; женщина держала на руках десятилетнего парализованного мальчика, у которого ноги болтались, как тряпки. Он был слишком тяжел для слабой женщины, но она этого не чувствовала. Она принесла своего сына и, не слушая никаких доводов, не обращая внимания на толчки, упорно молила санитаров, чтобы те пропустили ее.

Наконец взволнованный аббат Жюден сжалился и знаком подозвал женщину. Послушные просьбе священника, двое санитаров посторонились, рискуя, что в цепи образуется брешь, и женщина со своей ношей бросилась к ногам аббата Жюдена, который на секунду поставил ножку святой чаши на голову ребенка. Мать сама приложилась к ней жадными губами. Затем шествие снова двинулось, и она последовала за балдахином, с развевающимися по ветру волосами, тяжело дыша и шатаясь под тяжелой ношей, которая оттягивала ей руки.

С большим трудом процессия прошла площадь Розер и стала подниматься по монументальной лестнице; а наверху в небо вонзался тонкий шпиль собора, и оттуда долетал колокольный звон, славивший лурдскую богоматерь. Это был апофеоз: балдахин медленно поднимался к высоким дверям святилища, казалось, распахнутым в бесконечность, над необъятным людским морем, грохочущим внизу, на улицах и площадях. Служка в великолепном голубом одеянии, шитом серебром, шагал во главе процессии, неся крест; он поравнялся уже с церковью Розер, возвышавшейся над морем крыш. За ним шли представители различных паломничеств, и их яркие шелковые и бархатные знамена развевались в пурпурном зареве заката. Далее, сияя как звезды, шествовали священники в белоснежных стихарях и золотых облачениях. Кадильницы взлетали вверх, а балдахин поднимался все выше, несших его не было видно, и казалось, некая таинственная сила, незримые ангелы возносят его в нимбе славы к разверстым небесным вратам.

Раздалось пение; теперь, когда толпа отстала, никто больше не молился об исцелении больных. Чудо свершилось, его славили во все горло, колокола звонили, воздух сотрясался от восторга.

— «Magnificat anima mea Dominum…» [14]

Это было благодарственное песнопение, которое уже гремело в Гроте, но здесь оно само рвалось из сердец.

— «Et exsultavit spiritus meus in Deo salutari meo…» [15]

Мария радостно всходила по огромной лестнице к собору, ощущая все возрастающее ликование. Ей казалось, что ноги ее, столько лет скованные болезнью, крепнут с каждым шагом. Тележка, которую она торжествующе везла за собой, представлялась ей сброшенной оболочкой ее болезни, адом, откуда вырвала ее святая дева, и, хотя у девушки онемели руки, она хотела непременно дотащить тележку доверху и повергнуть ее к стопам божьим. Никакие препятствия не могли остановить Марию, крупные слезы катились у нее из глаз, но она смеялась и с решительным видом шла, высоко подняв голову. Одна из туфелек ее развязалась, кружево сползло с головы на плечи, но она шла, невзирая ни на что, с сияющим лицом, обрамленным чудесными белокурыми волосами, испытывая такой подъем духа и прилив сил, что тяжелая тележка прыгала за ней по ступеням, словно детская колясочка. Пьер шел позади Марии, его вел под руку отец Массиас. Молодой священник утратил всякую способность мыслить, так сильно было его волнение. Звонкий голос отца Массиаса оглушал его.

— «Deposuit potentes de sede et exaltavit humiles…» [16]

Справа от Пьера спокойно шел Берто. Он приказал санитарам разомкнуть цепь и любовался людским морем, через которое прошел крестный ход. Чем выше поднималась процессия по лестнице, тем шире раздвигалась площадь Розер с прилегающими к ней улицами и садами. Там, внизу, было черно от народа — точно гигантский муравейник, на который смотрят с птичьего полета.

— Поглядите! — обратился Берто к Пьеру. — Какое величие, какая красота!.. Да, хороший будет год.

Для него Лурд служил очагом пропаганды, где он сводил счеты со своими политическими противниками, радуясь множеству паломников, ибо это, по его мнению, должно было вызвать неудовольствие правительства. Вот если б можно было привлечь сюда городских рабочих, создать католическую демократию!

— В прошлом году, — продолжал он, — было тысяч двести паломников, не больше. Надеюсь, что в этом году цифра будет выше.

И несмотря на свою озлобленность оппозиционера, добавил радостным тоном человека, любящего пожить:

— Когда сейчас там была давка, я, честное слово, радовался. Я говорил себе: «Идет дело на лад, идет!»