Собрание сочинений. Т.18. Рим

— Ох, уж эти доктора, ничего-то они не смыслят. Впрочем, если они отвечают уклончиво, значит, смерть уже на пороге… Боже мой, какое несчастье, неужели нельзя отдалить катастрофу хоть на несколько дней!

Он замолчал и, как догадался Пьер, опять устремил глаза вдаль, на Рим, впиваясь тревожным взглядом в купол собора св. Петра, крошечную светящуюся точку, не больше ногтя на мизинце, среди необъятной рыжеватой равнины. Какой удар, какое смятение, если папа уже скончался! Кардиналу чудилось, что стоит ему протянуть руку, и он овладеет Вечным городом, священным городом, который виднелся на горизонте, словно холмик гравия, насыпанный детской лопаткой. Ему уже представлялось, как поникнут на конклаве балдахины других кардиналов, а его балдахин будет горделиво возвышаться над ним, венчая его пурпуром.

— Вы правы, мой друг! — воскликнул он, обратившись к Сантобоно. — Надо действовать ради спасения святой церкви… К тому же небеса охранят нас, ибо мы боремся во славу божию. Если понадобится, то в решительную минуту провидение испепелит антихриста.

И тут впервые Пьер ясно расслышал грубый голос Сантобоно, который произнес сурово и решительно:

— О, если провидение запоздает, ему придут на помощь!

После этого ничего нельзя было разобрать, кроме глухого бормотанья. Балкон опустел, и Пьер остался один в тихой приемной, озаренной веселыми лучами солнца. Вдруг двери рабочего кабинета распахнулись, и слуга пригласил его войти; к удивлению Пьера, кардинал был там один, оба священника, вероятно, вышли другим ходом.

Сангвинетти стоял у окна, в ярком солнечном свете, коренастый, румяный, с крупным носом и толстыми губами, крепкий и моложавый для своих шестидесяти лет. Он встретил Пьера с заученной пастырской улыбкой, с какой всегда принимал даже самых скромных посетителей. Как только аббат, склонившись передним, поцеловал перстень, кардинал указал ему на стул.

— Садитесь, садитесь, любезный сын мой… Должно быть, вы пришли по поводу вашей злополучной книги? Я очень рад, очень рад побеседовать с вами о ней.

Сангвинетти уселся у самого окна, обращенного к Риму, как будто не мог отвести глаза от этого зрелища. Принося глубокие извинения, что осмелился потревожить его покой, Пьер заметил, что кардинал вовсе его не слушает и по-прежнему неотрывно смотрит на далекий город, на эту столь вожделенную добычу. Однако лицо Сангвинетти изображало самое любезное внимание, и аббат был восхищен самообладанием этого человека, редким уменьем казаться спокойным и участливым к чужим делам, когда в душе его бушевала буря.

— Ваше высокопреосвященство, соблаговолите простить меня…

— Но вы хорошо сделали, что приехали ко мне, раз меня удерживает здесь нездоровье… Впрочем, мне уже несколько лучше, я понимаю ваше желание разъяснить кое-что, защитить свою книгу, помочь мне разобраться в этом деле. Я даже удивлялся, что вы не явились сюда до сих пор, ибо всем известно ваше горячее рвение, известно, что вы не щадите сил, стараясь повлиять на решение судей… Говорите, любезный сын мой, я вас слушаю, я сам был бы рад убедиться в вашей правоте.

И Пьер невольно поверил этим ободряющим словам. Он снова воспылал надеждой склонить на свою сторону всемогущего префекта конгрегации Индекса. Ему уже казался необыкновенно умным, искренним и сердечным этот лукавый дипломат, бывший нунций в Брюсселе и в Вене, который отлично научился очаровывать наивных людей, потешаясь над ними в душе, обещать им все и не исполнять ничего. Пьер опять загорелся пламенным вдохновением, опять начал проповедовать свои заветные мысли о грядущем, католическом Риме, который вновь станет владыкой мира, если вернется к заповедям раннего христианства, вдохновляемый горячей любовью к сирым и убогим.

Сангвинетти улыбался, ласково кивая головой, и изредка восклицал:

— Хорошо, очень хорошо! Превосходно… Я разделяю ваши мысли, любезный сын мой! Лучше не скажешь… Да это сама очевидность, любой разумный человек согласится с вами.

По словам кардинала, его глубоко трогали поэтические достоинства книги. Он любил, вероятно, из духа соперничества со Львом XIII, также выдавать себя за ученого латиниста и питал особое, исключительное пристрастие к Вергилию.

— Знаю, знаю, — говорил он, — вы пишете там о возвращении весны, утешительницы бедняков, которые мерзли суровой зимой. Ах, я трижды перечитывал эту страницу! А знаете ли вы, что у вас множество латинских оборотов? Я отметил более пятидесяти образных выражений, которые встречаются в «Эклогах». Ваша книга очаровательна, просто очаровательна!