Собрание сочинений. Т.18. Рим

— Разве не к вам, святой отец, должен я прибегнуть во имя обездоленных? Разве вы не отец им? Разве не перед отцом должен склонить колена посланец бедных и сирых, как я склоняю колена перед вами? И разве не перед отцом должен он повергнуть тяжкое бремя их горестей, моля о милосердии, о поддержке и помощи, о справедливости, главное, о справедливости!.. Ведь вы — отец, так распахните же дверь, чтобы могли войти все самые ничтожные из детей ваших: и верные сыны церкви, и случайные прохожие, даже бунтари и заблудшие овцы, ибо, войдя, они, возможно, избегнут опасности заблуждения. Они сбились с пути, будьте же им спасительным прибежищем, благодатным приютом, неугасимым светочем, приветным маяком, что виден издалека и не дает погибнуть в бурю… Ведь вы великая сила, отец мой, будьте же спасением! Вы можете все, в прошлом у вас вековое господство, в настоящем — нравственный авторитет, делающий вас вселенским судьей. Вы как величавое солнце, которое озаряет и оплодотворяет. Так будьте же светилом добрым и милосердным, будьте искупителем, продолжайте дело Христа, которое извращали веками, предав его в руки богатых и сильных мира сего, превративших евангельскую заповедь в гнуснейший монумент гордыни и тирании. Но если эту заповедь извратили, воскресите ее, станьте на сторону меньшого брата, на сторону бедных и сирых, призовите их к миру, братству, справедливости христианской общины… И скажите, святой отец, скажите только, что я понял вас, что я высказал сейчас ваши самые заветные мысли, выразил ваши сокровеннейшие чаяния. А что до остального, до меня, до моей книги, какая важность! Я не собираюсь защищать себя, я желаю лишь вашей славы и счастья людского. Скажите, что из глубин Ватикана вы услышали, как глухо трещит старый, разлагающийся общественный строй. Скажите, что вы содрогнулись от жалости и сострадания, скажите, что вы хотели бы помешать страшной катастрофе, призвав евангельскую заповедь в сердца ваших заблудших детей, возвратив их к простоте и невинности раннего христианства, когда верующие жили безгрешно, как братья… Разве не затем, святой отец, вы стали на сторону обездоленных? Разве не затем я здесь, чтобы от всего сердца, от всего моего сердца, вместе с обездоленными молить о жалости, снисхождении, справедливости?

Подавленный волнением, Пьер распростерся на полу, безудержные рыдания сотрясали его. Сердце его разрывалось, он изливал свою горечь в слезах. Стенания громкие, нескончаемые хлынули из самых глубин его существа, казалось, они хлынули из груди всех страждущих, всех, в чьих жилах течет кровь, отравленная скорбью. Посланец страдания, как называл себя Пьер, словно малодушное дитя, поддался внезапному нервическому припадку. И у ног недвижного, безмолвного папы рыдали вместе с ним все горести человеческие.

Лев XIII, очень любивший поговорить и с трудом заставлявший себя слушать, когда говорят другие, вначале дважды пытался мановением бледной руки остановить священника. Мало-помалу уступив изумлению, потом захваченный волнением Пьера, он позволил тому продолжать, давая излиться до конца беспорядочному и неукротимому потоку его заклинаний. Снежной белизны старческое лицо немного порозовело, щеки и губы паны слегка зарумянились, черные глаза заблистали. Когда же Пьер, беззвучно шевеля губами, сотрясаясь от рыданий, казалось, разрывавших его сердце, упал к ногам святого отца, тот озабоченно склонился над аббатом.

— Успокойтесь, сын мой, встаньте…

Но рыдания не прекращались, вопреки рассудку и требованиям пиетета, они отчаянным воплем израненной души рвались из груди, словно невыносимые физические муки одолевали Пьера.

— Встаньте, сын мой, это недостойно… Возьмите же стул!

И властным жестом папа предложил ему наконец сесть.

С трудом поднявшись, священник присел, чтобы не упасть. Откинув волосы со лба, он растерянно утирал жгучие слезы, он пытался прийти в себя, не понимая, что же произошло.

Вы взываете к святому отцу. О, будьте уверены, что сердце его исполнено жалости и любви ко всем страждущим. Но дело не в этом, речь идет о нашей святой религии… Я прочел вашу книгу, это дурная книга, я говорю это вам сразу же, книга весьма опасная и весьма достойная осуждения именно в силу ев достоинств, ибо иные страницы покорили и меня. Да, я бывал восхищен не раз, я прекратил бы чтение, если бы меня не захватывало жгучее дыхание вашей веры, вашей восторженности. Предмет вашей книги прекрасен, увлекателен! «Новый Рим», о, конечно, под таким названием стоило выпустить книгу, но в духе прямо противоположном вашему… Вы полагаете, сын мой, что поняли меня, прониклись духом моих писаний, моей деятельности, что вы — прямой выразитель моих заветнейших помыслов. Нет, нет! Вы не поняли меня, потому-то я и пожелал свидеться с вами, все разъяснить, переубедить вас.