Собрание сочинений. Т.18. Рим

Луиджи весьма непринужденно заговорил о кардинале и даже о Бенедетте, называя свою жену «графиня». Он следил за собою, стараясь не обнаружить признаков гнева. Но молодой священник почувствовал, что рана еще свежа, что граф весь дрожит от ярости. В любовной страсти Прада был неистов и жаждал немедленного удовлетворения своих желаний, в этом тоже проявилась, опять в искаженном виде, одна из отцовских добродетелей — нетерпеливое стремление к цели, взывающее к безотлагательному действию. Так, после связи с княгиней Флавией, воспылав страстью к Бенедетте, восхитительной племяннице и поныне еще прекрасной тетки, Луиджи решил пойти на все — на супружество, на борьбу с девушкой, которая его не любила, хотя борьба эта угрожала благополучию всей его дальнейшей жизни. Ради обладания Бенедеттой он был готов предать пламени пожара весь Рим. Он страдал безнадежно, мучась незаживающей раной при мысли, что Бенедетта так и не принадлежала ему и, хотя стала его женой, обладать ею ему не пришлось. Прада не мог простить этого оскорбления, оно по-прежнему терзало его распаленную плоть, при малейшем намеке он страдал, как от ожога. И тогда, под внешней сдержанностью благовоспитанного человека, в нем бушевала чувственность, ревнивая и мстительная, готовая на преступление.

— Господин аббат все знает, — грустно шепнул ему старый Орландо.

Прада сделал движение, как бы говоря, что нет человека, который бы не знал.

— Ах, отец, не послушай я вас, никогда бы не дал я согласия на этот бракоразводный процесс! Графиня была бы вынуждена вернуться под супружеский кров и не насмехалась бы теперь над нами, заодно со своим двоюродным братцем и любовником, Дарио.

Орландо сделал протестующий жест.

— Ну конечно, отец. А как вы полагаете, почему она отсюда сбежала? Разве не затем, чтобы там, дома, броситься в объятия любовника? Думаю, что в кардинальском палаццо на улице Джулиа творится немало мерзостей.

Прада повсюду распространял такие слухи, выдвигая против жены обвинение в открытой и бесстыдной, как он утверждал, любовной связи. Но в глубине души он и сам не верил этому, слишком хорошо зная стойкость Бенедетты и суеверное, почти мистическое значение, какое она придавала своей нетронутой девственности; кто-кто, а Прада знал, что она решила принадлежать только любимому и лишь тогда, когда сможет перед богом назвать его своим мужем. Но в его представлении оружие клеветы не противоречило правилам игры и было весьма действенным.

— Кстати, — воскликнул Луиджи, — знаете, отец, я получил сообщение о докладной записке Морано! Все ясно: брак не мог быть осуществлен… вследствие неполноценности супруга.

Он громко расхохотался, желая показать, что подобная версия представляется ему совершенно смехотворной. Но глухое отчаяние покрыло бледностью его лицо, выражение убийственной жестокости исказило смеющийся рот; очевидно, именно это обвинение в мнимой неполноценности, столь оскорбительное для такого сорта мужчин, как Прада, и было единственной причиной, побудившей его не сдавать своих позиций в бракоразводном процессе, которому вначале он не собирался придавать никакого значения. Ну что ж, придется судиться, и он был заранее уверен, что развода жена не добьется. Прада, все еще смеясь, несколько вольно рисовал подробности брачной ночи, заверяя, что не так-то просто овладеть женщиной, которая яростно сопротивляется, кусается и царапается; впрочем, он не был, по его словам, вполне уверен, что не добился своего. Во всяком случае, он потребует освидетельствования, «божьего суда», как, совсем развеселившись, сострил Прада, хотя бы даже в присутствии всей коллегии кардиналов, если добросовестность вынудит святых отцов самих удостовериться в истине.

— Луиджи, — мягко прервал его Орландо, указывая взглядом на молодого священника.

— Молчу, молчу, вы правы, отец. Но все это до того смешно и отвратительно… Вы ведь знаете остроту Лизбеты: «Ах, мой бедный друг, стало быть, я рожу младенца Христа».