Собрание сочинений. Т.18. Рим

И Нарцисс очень ясно, с точностью, какой позавидовал бы и финансист, непринужденно употребляя специальные термины, рассказал об этой необычайной авантюре. Когда Рим был наконец завоеван, когда вся Италия, как один человек, восторженно безумствовала, воодушевляемая мыслью, что давнишние ее чаяния осуществились и она наконец-то владеет древней столицей, прославленным Вечным городом, которому предвещано господство над миром, порыв законной радости, ликование надежды охватили юную, едва сложившуюся нацию, спешившую утвердить свое могущество. Предстояло по-настоящему овладеть Римом, превратить его в современную столицу, достойную великого государства, и прежде всего оздоровить его, избавить от нечистот, позоривших древние руины. Сейчас немыслимо и представить себе, в какой отвратительной грязи утопал город пап, «Roma sporca» [8], столь горестно оплакиваемый художниками; не существовало даже отхожих мест, для естественных нужд служили улицы, царственные руины превращены были в место свалки, вокруг старинных княжеских дворцов навалены были экскременты, груды очистков, отбросы, всяческая гниль: улицы превратились в зараженные сточные канавы, очаги непрестанных эпидемий. Городские власти поняли необходимость работ широкого размаха, в этом было подлинное спасение, возможность возродить город, дать ему более обеспеченную и благоустроенную жизнь; в то же время, предвидя несомненный приток населения, следовало подумать и о строительстве новых домов. Налицо был пример Берлина, где после создания германской империи население города молниеносно увеличилось на сотни тысяч человек. Конечно, и Рим должен был вырасти в два, три, пять раз и, притягивая живые силы провинций, стать средоточием жизни всей нации. Тут играло роль и кичливое стремление — показать побежденному Ватикану, на что способна Италия, показать все великолепие нового Рима, третьего Рима, который роскошью улиц и численностью людских толп затмит пышность двух предшествующих — Рима императорского и Рима папского.

Первые годы здания сооружали все же с некоторой оглядкой. Благоразумие повелевало строить лишь по мере роста потребностей. Население города разом увеличилось вдвое — с двухсот до четырехсот тысяч жителей: здесь было множество мелких служащих; чиновников, административного аппарата, туча людей, живущих за счет государства или надеющихся пожить за его счет, не говоря о всех тех бездельниках и прожигателях жизни, что тянутся за королевским двором. Этот быстрый рост опьянял, никто не сомневался в дальнейшем и еще более стремительном подъеме. Старый город уже не отвечал нуждам нового времени, надо было не мешкая обеспечить потребности завтрашнего дня, расширить Рим за пределы Рима, заполнить пустоту древних предместий. Ссылались и на Париж эпохи Второй империи, который разросся, стал городом света и здоровья. Но строительству на берегах Тибра не повезло с самого начала: не было общего плана, не нашлось и человека с трезвым взглядом, который сумел бы стать господином положения, сумел бы опереться на могущественные финансовые компании. Если началом всему были гордыня, тщеславное стремление блеском роскоши затмить Рим цезарей и пап, превратить Вечный город в средоточие и владыку мира, то завершением явилась спекуляция, один из тех неистовых приступов ажиотажа, которые возникают внезапно и проносятся, как буря, все круша и сметая на своем пути. Внезапно разнесся слух, что земли, приобретенные по пяти франков за метр, перепродаются по сто; вспыхнула лихорадка, она охватила всю нацию, так легко поддающуюся азарту. Стая спекулянтов, слетевшихся из северных областей Италии, набросилась на Рим — добычу такую благородную и такую доступную. Сладострастие юга, исполненная неги жизнь — все пробуждало в нищих, изголодавшихся горцах неистовую жажду наживы, а ласковый климат, уже сам по себе разлагающий, способствовал порче нравов. Ведь стоило только нагнуться, и среди обломков разрушенных старых кварталов можно было загребать деньги лопатой. И вот ловкачи, которые почуяли, где будут пролегать трассы новых улиц, стали приобретать дома, предназначенные к отчуждению, и менее чем за два года удесятерили свои капиталы. И тогда лихорадка наживы охватила мало-помалу весь город, зараза коснулась всех и каждого, все социальные слон охвачены были безумием — князья, буржуа, мелкие собственники, даже мелочные торговцы и булочники, бакалейщики и сапожники; позже называли какого-то простого булочника, который, обанкротившись, потерял сорок пять миллионов. То была отчаянная игра ва-банк, и ее лихорадочный азарт пришел на смену медлительным правилам папского лото, игра эта велась на миллионы, а ставкой в ней были фиктивные земли и здания, служившие залогом при операциях на бирже. Древняя наследственная гордыня, питавшая мечту о превращении Рима в столицу мира, обернулась безумием лихорадочной спекулятивной горячки; безостановочно, без счета, подобно тому, как выпускают акции, пока хватает печатных станков, приобретались участки, сооружались для перепродажи дома.