Собрание сочинений. Т.18. Рим

Вторая часть книги заканчивалась картиной умственного и нравственного недуга, которым был отмечен конец века. Массы тружеников страдают от нищеты и требуют, чтобы новое распределение благ обеспечило им хотя бы хлеб насущный; но избранная верхушка, очевидно, тоже недовольна и сетует, что освобожденный разум, возросший интеллект порождают в ней опустошенность: пресловутое банкротство рационализма, позитивизма и знания вообще. Умы томятся жаждой абсолютного, они устают от медлительности науки, которая бредет ощупью, принимая лишь доказанные истины; эти умы, как встарь, охвачены томительной жаждой тайны; для душевного спокойствия им нужен полный и немедленный синтез; надломленные, в отчаянии, что им не дано познать всего, они на полпути вновь падают на колени, предпочитая бога, возврат к неведению, оправданному верой. Ведь знание и посей день еще не утоляет нашей жажды справедливости, не дает уверенности, не меняет исконного представления о счастье, о вечном блаженстве, ожидающем человека в загробной жизни. Оно лишь учит читать по складам науку бытия, оно лишь дарует каждому суровое сознание житейского долга, сознание необходимости быть попросту участником вселенского труда; и становится понятным бунт сердец, сожаление о христианском рае на небесах, где реют сонмы прекрасных ангелов, где все полно света, музыки и благоуханий. Дарить прощальный поцелуй усопшему и думать, что вы еще встретитесь, что вам суждено вместе с ним испытать торжество бессмертия! Верить в высшую справедливость, чтобы легче было переносить гнусность земного прозябания! Убить отвратительную мысль о небытии, бежать от ужаса перед исчезновением собственной личности и успокоиться, наконец, в лоне неколебимой веры, сулящей в загробном мире благополучное разрешение всех жизненных проблем! Народы еще долго будут жить этой мечтой. И начинаешь понимать, почему в конце нашего века в умах усталого, охваченного глубоким смятением человечества, несущего в себе семена будущего, проснулась беспокойная и мучительная тяга к религии, к идеальному и бесконечному, жажда нравственного закона, утверждающего веру в высшую справедливость. Любая религия может исчезнуть, — религиозное чувство породит новую, пусть даже и в содружестве с наукой. Новая религия! Новая религия! И разве не здесь, на современной римской почве, где, казалось бы, все благоприятствует такому чуду, должен возродиться, пустить зеленые побеги, расцвести пышным цветом юности старый католицизм?