Собрание сочинений. Т.18. Рим

— Какая благородная щепетильность! Это супруг поручил тебе доложить о вашем благородстве? Да, знаю, что в столь щекотливом деле он подчеркивает свою деликатность… Но повторяю еще раз: я считаю себя не менее порядочным человеком, и все же, будь у меня такой сын, как у тебя, с его прямотой, добротой, с его простодушной влюбленностью, я бы позволил ему жениться, на ком ему вздумается. Скажите на милость — Буонджованни!.. Да эти Буонджованни со всем их аристократизмом и деньгами, которые у них еще не перевелись, должны быть счастливы, заполучив в зятья этакого красавца, да к тому же с таким золотым сердцем!

Стефана была удовлетворена, лицо ее вновь засияло благодушием. Она и пришла-то, несомненно, заручиться одобрением Орландо.

— Хорошо, дядя, я передам мужу, и он уж непременно посчитается с вашим мнением, ведь он питает к вам большое уважение, хотя вы к нему так суровы… А что до этого министерства, то, может быть, ничего еще и не выйдет: Сакко решит в зависимости от обстоятельств.

Стефана поднялась, на прощанье очень нежно, как и вначале, поцеловала старика, сказала, что он хорошо выглядит, очень красив, и заставила его улыбнуться, назвав имя какой-то дамы, все еще сходившей по нем с ума. Потом, сделав легкий реверанс в ответ на молчаливый поклон молодого священника, она удалилась с видом скромного достоинства.

Орландо помолчал, устремив взгляд на дверь, должно быть, снова охваченный печалью при мысли об этом тягостном и сомнительном настоящем, столь непохожем на славное прошлое. Внезапно он обратился к Пьеру, который все еще медлил и не уходил.

— Так вы, друг мой, остановились в палаццо Бокканера? Ах, каким жестоким ударом был для меня этот разрыв!

Священник поспешил рассказать ему о своем разговоре с Бенедеттой, подтвердив, что она по-прежнему любит Орландо и, что бы ни случилось, никогда не позабудет его доброту; старик был тронут, голос его дрогнул:

— О, Бенедетта — добрая душа, она незлопамятна. Но, что поделаешь, она не любила Луиджи, а он был, возможно, слишком груб… Их разрыв уже ни для кого не тайна, я так откровенно говорю с вами потому, что, к великому моему сожалению, все об этом знают.

Орландо предался воспоминаниям; он рассказал, как искренне радовался накануне свадьбы при мысли, что такая прелестная девушка станет его дочерью и возле кресла, к которому он прикован, будет сиять чарующая юность. Орландо всегда поклонялся красоте, поклонялся ей пылко и влюбленно, и если бы лучшую часть самого себя он не отдал отчизне, его единственной страстью была бы страсть к женщине. Правда, и Бенедетта обожала свекра, преклонялась перед ним, часами просиживала наверху, в его убогой каморке, озаряя ее ангельским очарованием. Старик оживал, ощущая свежее дыхание юности, аромат чистоты и нежную ласку Бенедетты, которая окружала его непрестанными заботами. Но зато какая ужасающая драма произошла вскоре; у него разрывалось сердце, ибо он не знал, как примирить супругов! Не мог же он винить сына за то, что тому хотелось быть желанным и любимым. Вначале, после той первой гибельной ночи, первого столкновения, когда оба, муж и жена, оказались непреклонными, Орландо еще надеялся образумить Бенедетту, увидеть ее в объятиях Луиджи. Когда же она, вся в слезах, призналась ему в своей давней любви к Дарио, рассказала, как все ее существо восстает при мысли, что она будет принадлежать другому, отдаст ему свою девственность, Орландо понял, что она никогда не уступит. Так прошел год, и пригвожденный к своему креслу старик весь этот год сознавал, что там, внизу, в роскошных апартаментах, откуда не достигал до его слуха ни единый звук, разыгрывается душераздирающая драма. Как часто прислушивался он, опасаясь ссоры, страдая оттого, что он бессилен и не может сделать этих людей счастливыми! Сын молчал; Орландо узнавал порою что-нибудь лишь от Бенедетты, ибо ее трогала и обезоруживала доброта старика; и этот несостоявшийся брак, в котором ему на миг почудился столь желанный союз между старым Римом и Римом современным, приводил Орландо в отчаяние: все его надежды рухнули, то было окончательное крушение мечты, наполнявшей его жизнь. Он так невыносимо страдал от создавшегося положения, что и сам начал желать развода.

— Ах, друг мой, я никогда еще так хорошо не понимал, что может существовать роковая вражда, что при самом добром сердце и здравом уме можно принести несчастье и себе и другому!

Дверь снова отворилась, на этот раз без стука, и вошел граф Прада. Слегка поклонившись гостю, который встал при его появлении, он мягко взял отцовские руки в свои и пощупал, не горячи ли, не холодны ли они.

— Я только что из Фраскати, пришлось там заночевать, строительство задерживается, и это доставляет уйму хлопот. Мне сказали, что вы дурно провели ночь.

— О нет, уверяю тебя!

— Ну, вы ведь не скажете… Почему вы упорствуете и живете здесь, пренебрегая удобствами? Это не по вашим годам. Вы доставили бы мне такое удовольствие, поселившись в более уютной комнате, вам и спалось бы там лучше!