Собрание сочинений. Т. 19. Париж

В июле 1893 года, когда впервые родилась идея трилогии, «Париж» представлялся Золя иным, чем он получился впоследствии, хотя некоторые важнейшие мотивы остались неизменны. «Третья книга может быть борьбой справедливости против милосердия», — писал Золя в 1893 году в общем «Наброске» к задуманному им циклу «Три города», и уточнял эту идею так: «…в силу неравенства и несправедливости пришлось все основывать на милосердии. Ведь милосердие исправляет. Однако и оно постепенно становится бессильным, — это доказывает многовековый опыт, — да и беднякам уже надоела филантропия, которая даже не обеспечивает им хлеба насущного. Следовательно, сейчас можно взывать к справедливости. Вся борьба, таким образом, будет идти между исчерпавшим себя милосердием и справедливостью, которая кажется неприменимой. Сущность всей книги заключается в этой борьбе» [1]. Эти размышления носят общий, умозрительный характер. В цитируемом первоначальном эскизе трилогии Золя уже намечал схему сюжета: два брата, их идейное столкновение, их соперничество. Каждый из них должен был символизировать определенный тип мировоззрения. «Мне хотелось бы борьбы героической, жестокой, кровавой, столкновения двух миров… в начале книги резко столкнуть двух братьев. Найти что-либо, отчего они готовы перегрызть друг другу глотку». Наконец, в том же «Наброске» 1893 года Золя на все лады формулирует свое понимание центральной темы будущего романа, темы Парижа. Столица Франции для него духовный, интеллектуальный центр современного человечества, средоточие сил, которые чреваты грядущим: «…именно в парижском котле выковываются, зарождаются все идеи об обществе будущего. Вся история социализма до наших дней». Социализм, который и до той поры живо, хоть и издали, интересовал Золя, теперь оказался главной проблемой, подлежащей изучению. Расшифруем мысль Золя о «милосердии» и «справедливости». Если христианство в своем «идеальном», чистом варианте — это идеология, основанная на милосердии, то есть на сочувствии и помощи богатых — бедным, счастливых — несчастным, то социализм — это господство справедливости, то есть такого распределения жизненных благ, при котором не должно быть привилегированных, богатых избранников, сочувственно помогающих бедным и несчастным. Другими словами, христианское милосердиеувековечивает общественное неравенство, предлагая смягчать его моральным усовершенствованием богачей; социалистическая справедливостьтребует создания нового социального строя. Место обоих братьев Фроманов в такой сюжетной структуре казалось Золя вполне ясным: «В этой борьбе справедливости и милосердия священник воплощает милосердие, а брат его — справедливость, и справедливость одержит верх». Схема достаточно четкая, но остается один вопрос, главнейший и труднее всего разрешимый, — Золя так формулирует его: «…если милосердие бессильно, каким путем воцарится справедливость?» В самом деле, каким же путем осуществится победа социализма! Может быть, путем насильственных, революционных действий? Золя отвечает собственным мыслям, записывая: «…я не в силах пожертвовать убеждениями всей моей жизни, я — за постепенное преобразование, за удовлетворение всех нужд, всех общечеловеческих потребностей…» И здесь же, несколькими строками ниже, он задумывается о необходимости совместить реформизм с революционностью: «Нужно ввести в теорию об эволюции момент насилия. Эволюция не всегда происходит равномерно и постепенно, ее размеренный ход нарушают катаклизмы, в жертву которым приносятся миллиарды жизней».

Уже в 1893 году Золя догадывался о том, что в пределах старого социального строя никакие существенные улучшения невозможны. Целью оказывается новый социальный строй. Какой? «Справедливый». Конечно, это определение расплывчато, но большей конкретности Золя не достиг. Он писал в «Наброске» 1893 года: «…торжество социализма; гимн заре, поиски человечной религии, полное счастье на земле, — и все это на фоне современного Парижа… Мечта…» Итак, цель общественного развития и борьбы — отвлеченный идеал справедливого строя, утопический социализм. Средства ее достижения — постепенная эволюция с теоретически допустимыми элементами насилия, понятыми, однако, с романтической неопределенностью.