Собрание сочинений. т.2.

Теперь она плакала с большей кротостью и смирением и, не отрываясь, глядела на того, кого больше не существовало. Отныне этот портрет станет священной реликвией, и ей нечего его опасаться. Она вспомнила свое утреннее смятение, душевную борьбу, свою нерешительность и тревогу перед неизбежностью какого-то выбора. Бедный Жак послал, ей весть о своей смерти в тот самый момент, когда она впала в отчаяние оттого, что он встал между ней и ее любовником. Жак словно хотел сказать, что она может жить спокойно: он уже не явится смутить ее новую любовь. Казалось, Жак разрешал ей схоронить в глубине ее сердца тайну их связи. К чему заставлять страдать Гийома, лучше попытаться снова вернуть счастье. Она должна молчать из жалости к Гийому, из любви к нему. Портрет Жака шептал ей: «Ну же, постарайся быть счастливой, дитя мое. Меня больше нет на земле, и я никогда не появлюсь перед вами как живое напоминание о твоем позоре. Возлюбленный твой — совсем дитя, я помогал ему, теперь прошу об этом тебя. А если у тебя доброе сердце, вспоминай иногда обо мне».

Мадлена была побеждена. Она будет хранить молчание: зачем ей быть более жестокой, чем сама судьба, которой угодно было скрыть от Гийома имя ее первого любовника? Впрочем, разве и сам он не требовал этого? Память о Жаке жила в его душе, она должна быть возвышенной и светлой. Исповедь Мадлены навсегда запятнает ее. Это будет дурным поступком. Молодая женщина поклялась себе молчать, и ей почудилось, что портрет словно благодарит ее за эту клятву.

Она нежно поцеловала его.

Когда Мадлена снова легла в постель, уже занимался день. Гийом, измученный всем пережитым, еще спал. В конце концов она тоже уснула, успокоенная, убаюканная слабой надеждой. Они забудут все страдания этого дня, вновь обретут желанный покой, свою драгоценную любовь.

Но сон их кончился. Никогда больше спокойствие первых дней не усыпит их в уютном убежище на Булонской улице. Призрак несчастного, потерпевшего кораблекрушение, поселился в особняке, сея вокруг тяжелую печаль. Они забыли о нежностях и поцелуях, они могли просидеть все утро рядом, почти не разговаривая, погрузившись в свои печальные воспоминания. Смерть Жака ворвалась в их теплое гнездышко, как порыв ледяного ветра; теперь они дрожали от холода; тесные комнатки, где вчера еще они жили в объятиях друг друга, стали казаться им огромными, полуразрушенными, открытыми всем ветрам. Тишина и сумрак, которых прежде они так горячо искали, ныне внушали им какой-то неясный ужас. Они вдруг почувствовали себя совсем одинокими. Как-то Гийом, не сдержавшись, произнес жестокие слова.

— Этот дом и в самом деле похож на могилу! — воскликнул он. — Здесь задыхаешься.

Однако он тотчас же раскаялся в том, что сказал, и, взяв за руку Мадлену, добавил:

— Прости меня, я все забуду и снова вернусь к тебе.

Он верил в это, он не знал, что мечты не повторяются. Когда они наконец побороли свою подавленность и отчаяние, они уже утратили слепую веру первых дней. В особенности Мадлена: очнувшись от сладкой грезы, она совершенно переменилась. Теперь, когда ее прошлое вновь воскресло в ней, она уже не могла с прежним неведением отдаваться объятиям Гийома. Жизнь ранила ее и еще не раз будет наносить ей раны, поэтому, считала она, нужно стараться предохранить себя от того, что ей грозит. Прежде Мадлена почти не задумывалась о том, какой позор навлекало на нее положение любовницы, ей казалось таким естественным быть любимой, и сама она любила, счастливая, позабыв весь мир. Теперь гордость ее была уязвлена, она вновь страдала, как на улице Суфло, в своем любовнике она видела врага, который крадет у нее даже ее уважение к себе. Всякая мелочь заставляла ее чувствовать, что на Булонской улице она не у себя дома. «Я содержанка», — однажды возникнув в ее уме, эта мысль жгла ее словно каленым железом; Мадлена скрывалась в своей комнате, запиралась там и горько плакала, испытывая отвращение к себе.

Гийом часто делал ей подарки. Он любил дарить. Вначале Мадлена принимала эти подношения радостно, как ребенок, которому принесли новую игрушку. Ее мало беспокоила стоимость того, что он ей дарил, — она была счастлива, что Гийом постоянно думает о ней. Она брала драгоценности, как обычные сувениры. Пережитое потрясение словно пробудило ее от сна, теперь ей внушало сильнейшее беспокойство то, что на ней были шелковые платья, бриллианты, которые оплачивала не она. Ее не покидало отныне чувство горечи, ее оскорбляла роскошь, которая ей не принадлежала. Ей причиняли страдания кружева и мягкая постель, вся богатая обстановка особняка. Все, что ее окружало, казалось ей платой за ее позор. «Я продаюсь», — думала она порой, и сердце ее мучительно сжималось.

В эти печальные для них дни Гийом как-то принес ей дорогой браслет. Увидев браслет, Мадлена побледнела и не промолвила ни слова. Юноша, удивленный тем, что она не бросилась ему на шею, как в прежние времена, ласково спросил:

— Тебе, верно, не нравится этот браслет?

Она еще немного помолчала, потом сказала дрожащим голосом: