Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

На улице Миромениль Матье предложили подняться наверх, так как Норина еще лежала в постели, хотя уже дело шло на поправку и в следующий четверг она собиралась покинуть заведение г-жи Бурдье. К своему изумлению, Матье заметил в изножье кровати колыбельку со спящим младенцем, а он-то полагал, что Норина уже успела избавиться от ребенка.

— Наконец-то вы пришли! — весело воскликнула роженица. — А я уж собиралась вам написать, хотела увидеть вас перед уходом отсюда. Я послала бы вам письмо с сестренкой.

Сесиль действительно находилась тут же вместе с самой младшей из сестер — Ирмой. Матушка Муано не могла отлучиться из дома и послала к старшей дочке девчонок, наказав отнести гостинец: на ночном столике сияли три огромных апельсина. Девочки пришли пешком, они с наслаждением проделала длинный путь по шумным улицам, все им было интересно — и магазины и витрины. Роскошный дом, где жила теперь их сестра, привел их в полное восхищение, и они с жадным любопытством поглядывали на колыбельку, в которой под белым муслиновым пологом дремал младенец.

— Значит, все сошло хорошо? — спросил Матье.

— Да, отлично. Я понемногу встаю уже пятый день и скоро совсем уйду отсюда… Признаюсь, не очень-то охотно, вряд ли мне еще придется так понежиться, но всему наступает конец… Сама посуди, Виктория, когда-то еще нам достанется хорошая постель и сытная пища!..

Тут только Матье заметил Викторию — служанку, которая что-то чинила, сидя у своей кровати. Она родила на неделю раньше Норины, уже ходила и завтра должна была покинуть заведение г-жи Бурдье. Пока что она работала на Розину, богатую барышню, наивную кровосмесительницу, над которой надругался собственный отец. Та родила лишь вчера и по-прежнему занимала одна соседнюю комнату. А в их трехкоечной комнате, менее комфортабельной, но зато солнечной, Норина и Виктория со времени отъезда Эми остались вдвоем — третья компаньонка так и не появилась.

Виктория подняла голову от шитья.

— Разумеется, теперь уж в постели не поваляешься, да и горячего молока тебе утром не подадут. И все же мне порядком надоела эта серая стена, — торчит тут перед глазами. Нельзя же, в самом деле, всю жизнь баклуши бить.

Норина залилась смехом и покачала хорошенькой головкой, всем своим видом говоря, что лично она придерживается другого мнения. Но так как ее стесняло присутствие сестренок, она предпочла спровадить их домой.

— Так как же, кошечки, значит, папаша все еще сердится и мне нельзя вернуться домой?

— Да нет, не то чтобы уж очень сердится, — объяснила Сесиль, — он только кричит, что ты его опозорила и теперь весь квартал пальцем в него тычет. Это все Эфрази его подзуживает, особенно с тех пор, как собралась замуж.

— Как! Эфрази выходит замуж? Что же вы мне сразу не сказали?

Норина приняла эту новость, как личное оскорбление, в особенности когда девочки сообщили, что к Эфрази сватается Огюст Бенар, веселый молодой каменщик, который квартировал этажом ниже. Он влюбился в нее, хотя красотой она не отличалась и в свои восемнадцать лет была худенькая, как стрекоза, но, по-видимому, жених решил, что она девица крепкая и работящая…

— Вот уж убила бобра! Да и ему не больно-то повезло! И полгода не пройдет, как она при ее злобном характере начнет его колотить… Скажите мамаше, что я плевать хотела на всех, ни в ком я не нуждаюсь. Я ведь еще не на улице, поищу работу да и кого-нибудь в придачу, чтобы мне помог… Слышите, что я говорю, больше сюда не приходите, не морочьте мне голову!

Еще не успевшая очерстветь восьмилетняя Ирма разревелась.

— Почему ты на нас сердишься? Мы ведь не затем пришли, чтобы тебя огорчать. Лучше скажи, вправду ли это твой ребеночек и можно ли нам перед уходом его поцеловать?

Норина тут же раскаялась в своей вспышке. Она снова назвала сестер «кошечками», нежно их расцеловала, но велела уходить поскорее, разрешив прийти еще раз, если им этого так уж хочется.

— Скажите мамаше спасибо за апельсины… На ребенка поглядеть можете, только не трогайте его, если он проснется, от его пения нам всем не поздоровится.

Обе девочки с недетским любопытством отдернули полог и склонились над колыбелькой; воспользовавшись случаем, Матье тоже взглянул на ребенка. Он увидел здоровенького младенца с квадратным личиком и резко обозначенными чертами. Ему показалось, что новорожденный удивительно похож на Бошена.

Тут появилась г-жа Бурдье в сопровождении какой-то женщины, оказавшейся Софи Куто, комиссионершей, которую Матье уже встречал однажды у Сегенов, когда она явилась туда предлагать кормилицу. Она, несомненно, тоже узнала мужа той беременной дамочки, которая хвасталась, что сама кормит своих детей, и поэтому не пожелала поддержать коммерцию тетушки Куто. Однако профессиональная сдержанность и притупившееся любопытство — слишком много она насмотрелась на своем веку — приучили ее молчать, и она не подала виду, что этот господин ей знаком. Сестрички Норины тут же ушли.