Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

C’est pour cela que Dieu, ce maître du linceul,
Remplace quelquefois la mère par l’aïeul,
Et fait, jugeant l’hiver seul capable de flamme,
Dans l’âme du vieillard éclore un cœur de femme

[53].

Неужели только из-за того, что в зимнее время топят печи, бог считает, что лишь зима пылать способна жаром? По-видимому, это единственная причина. К чему весь этот пафос для объяснения любви доброго старого дедушки к внуку? В его любви сказываются и гордость за свой род, и одиночество старости, и чувство благодарности к малышу за его дружбу, и воспоминания о собственной молодости, которые просыпаются в душе старика при виде светлокудрого малютки. Чтобы решить подобную проблему, нет надобности тревожить тени Гомера, Моисея и Вергилия.

Затем мы оказываемся в саду:

Le grand-père emporta l’enfant dans sa maison.
Aux champs, d’où l’on voyait un si vaste horizon
Qu’un petit enfant seul pouvait l’emplir

[54].

Вот она, антитеза!

Un jardin, c’est fort beau, n’est-ce pas? Mettez-y
Un marmot; ajoutez un vieillard; c’est ainsi
Que Dieu fait. Combinant ce que le coeur souhaite
Avec ce que les yeux désirent, ce poëte
Complète, car au fond la nature c’est l’art,
Les roses par l’enfant, l’enfant par le vieillard

[55].

Опять я ничего не понимаю. Этот мадригал природе, столь мудреный по мысли и витиеватый по форме, озадачивает меня, подобно ребусу в конце иллюстрированного журнала. Как? Бог обычно соединяет в саду старца с ребенком в виде дополнения к розам? Этого я не знал, такое открытие приводит меня в полное недоумение…

Un nouveau-né vermeil, et nu jusqu’au nombril,
Couché sur l’herbe en fleurs, c’est aimable, ô Virgile!
Hélas! c’est tellemen divin que c’est fragile

[56].

Заметьте, что «Virgile» попал сюда совершенно случайно, только потому, что он удачно рифмуется со словом «fragile».

Il faut allaiter Paul; une chèvre y consent.
Paul est frère de lait du chevreau bondissant;
Puisque le chevreau saute, il sied que l’homme marche

[57].

Я никак не усматриваю такой причинной зависимости.

Un an, c’est l’âge fier; croître, c’est conquérir;
Paul fait son premier pas, il veut en faire d’autres.
(Mère, vous le voyez en regardant les vôtres)

[58].

Последняя строка здесь — совершенно лишняя, а кроме того, она содержит неправильность, ибо слова «les vôtres» ни к кому не относятся.

Oh! pas plus qu’on ne peut peindre un astre, ou décrire
La forêt éblouie au soleil se chauffant,
Nul n’ira jusqu’au fond du rire d’un enfant:
C’est l’amour, l’innoncence auguste, épanouie,
C’est la témérité de la grâce inouie,
La gloire d’être pur, l’orgueil d’être debout,
La paix, on no sait quoi d’ignorant qui sait tout

[59].

Я привел эту пространную тираду для того, чтобы еще раз проиллюстрировать поэтический прием Виктора Гюго. Он громоздит слова, он берет какую-нибудь деталь и раздувает ее до тех пор, пока та не лопнет. Разумеется, младенческий смех достоин восхищения; но при чем тут звезда, при чем тут лес, греющийся на солнце, к чему доказывать существование бога с помощью детского смеха? Все это не что иное, как грандиозный фарс. Лирическая стихия подавляет здесь всякую реальность.

Коротко говоря, старик умирает, и Поль ведет страдальческую жизнь в доме мачехи. Послушайте, каким языком разговаривает эта особа со своим родным сыном: