Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Но те, кто последовал за ним, — бог мой! Что за бесформенные каракули, какая путаница докучливых претензий! Английское эстетство проникло к нам и извратило наш светлый, здоровый французский гений. Множество влияний, которые сейчас было бы чересчур долго анализировать, соединились воедино и привели нашу живопись к отречению от природы, внушили ей ненависть к плоти и солнцу, заразили ее восторгом перед примитивами; но ведь создатели примитивов действительно были наивны, они были искренни в своих попытках изобразить мир, а теперешние их подражатели — это банда изощренных фокусников и жаждущих шумихи симулянтов. Творческого огня в них нет, это всего лишь компания бездарностей и ловкачей.

Я наперед знаю все, что мне могут возразить. При своем возникновении это направление в живописи, которое я буду называть идеалистическим, чтобы как-нибудь его именовать, имело свое объяснение: оно было протестом против торжествующего реализма предшествовавшего периода. То же самое произошло и в литературе — это следствие закона эволюции, подчиняясь которому всякое слишком резко выявленное действие вызывает противодействие. Нужно считаться также с необходимостью для молодых художников не останавливаться на том, что найдено их предшественниками, а искать нового, как бы ни было оно необычайно. Я далек от утверждения, что в попытках оживить сказки, легенды и прелестные сюжеты наших старинных церковных книг и витражей не было интересных достижений и любопытных находок. Я даже восхищаюсь, с декоративной точки зрения, возрождением интереса наших художников к тканям, мебели, украшениям. Но это не значит, к сожалению, что ими создан какой-то новый современный стиль; они всего лишь стремятся возродить изысканный вкус прошлых веков к обыденным предметам повседневного обихода.

Но, бога ради, зачем же пытаться приемами живописи изображать человеческую душу! Ничего не может быть несноснее попыток передать живописью отвлеченные понятия. Пусть художник вдохнет мысль и страсть в лицо, которое он пишет. Но надо, чтобы на картине было это лицо, и притом добротно написанное, — тогда оно переживет века. Только жизнь имеет право говорить о жизни, только из живой натуры возникает подлинная красота и правда в искусстве. Особенно в таком материальном искусстве, как живопись, я не могу признать, что лицо нетленно, если оно не нарисовано и не написано таким, каким подобает быть человеческому лицу; пусть художник пишет его как хочет упрощенно, но пусть подчиняется законам анатомии и соблюдает здравые пропорции. Однако за последнее время нам представили для обозрения столько бесполых дев, не имеющих ни грудей, ни бедер, дев, которые почти ничем не отличаются от юношей, и юношей, которые почти не отличаются от дев, каких-то зародышей, а не людей, будто вырванных из преисподней, витающих в белесых пространствах, обитающих в потусторонних областях тусклых восходов и сумерек цвета сажи! Что за отвратительный плод фантазии современных художников — это омерзительно до тошноты!

К счастью сей маскарад в искусстве, по-моему, всем уже начинает до крайности надоедать, мне даже показалось, что на последней выставке по сравнению с предыдущей было гораздо меньше этих зловонных лилий, произрастающих в болотах современного фальшивого мистицизма.

Вот вам баланс истекших тридцати лет. Вырос Пювис де Шаван, одиноко стремившийся к чистому искусству. Рядом с ним можно назвать имена еще двадцати весьма замечательных художников: Альфреда Стевенса, тоже обладающего подлинной тонкой искренностью; Детайля, с его поразительной точностью и ясностью; Ролла, художника широкого кругозора, пронизавшего солнцем скопления людей и пространства, которые он писал. Я называю эти имена, но мог бы назвать и другие, потому что никогда, возможно, не было более достойных стремлений и исканий в живописи, чем в наше время. Но надо открыто признать: ни один из современных больших художников не достиг совершенства Энгра, Делакруа или Курбе.

Эти бледные полотна, эти открытые окна импрессионизма, — да ведь я их знаю, это Мане, ради которого в юности я готов был идти на плаху! Эти этюды рефлексов, тела, по которым скользят отсветы зеленых листьев, вода, переливающаяся всеми цветами солнечного спектра, — да ведь я все это знаю, это Моне, которого я защищал и за защиту которого меня объявили сумасшедшим! Разложение цвета, пейзажи, где деревья на горизонте становятся голубыми, а небо принимает зеленый оттенок, — да ведь все это мне уже знакомо, это Писсарро; когда я, в былые времена, осмеливался утверждать, что именно так и бывает в действительности, газеты отказывались печатать мои статьи!