Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Только антисемитизм повинен в двух губительных авантюрах, в которые нас втянули: в Панамском скандале и деле Дрейфуса. Вспомните подлые доносы, гнусные сплетни, разглашение поддельных либо выкраденных документов — приемы, с помощью которых грязная пресса превратила Панамскую аферу в страшную язву, разъедавшую страну и лишавшую ее разума на протяжении многих лет. Она довела общественность до исступления: опоенный отравой, поощряемый в самых низменных инстинктах, потерявший голову от слепой ярости, народ требовал расправы, казни для всех членов парламента поголовно. Как мы ждали тогда, что приедет Артон и все объяснит! Артон приехал, сказал свое слово, и от клеветнических измышлений грязной прессы не осталось камня на камне; такой крутой поворот ошеломил всех настолько, что общественность бросилась в другую крайность, отказываясь подозревать кого бы то ни было, потребовав оправдания для всех без разбора. Я, конечно, не думаю, что все были так уж безгрешны: не миновало и нашего парламента то, что случается со всеми парламентами мира, когда затевается крупное дело, где счет идет на миллионы. Но правда открылась общественности, когда ее уже мутило от всех гнусностей, — слишком много грязи было вылито на людей, слишком много гадости вытащили на свет божий, — всем страстно хотелось глотнуть свежего воздуха и поверить во всеобщую невинность.

Так вот, я предсказываю, что именно этим кончится дело Дрейфуса, второе общественное злодеяние антисемитизма. Снова грязная пресса слишком усердно накачивает общественное мнение ложью и мерзостью. Слишком уж ей хочется превратить порядочных людей в подлецов, а подлецов в порядочных людей. Слишком уж она усердствует в распространении нелепых выдумок, которым перестают в конце концов верить даже малые дети. Слишком часто уличают ее в обмане, слишком откровенно поступает она вопреки здравому смыслу и простой порядочности. И в одно прекрасное утро, охваченная внезапным отвращением, по горло сытая грязью, общественность взбунтуется. Тогда вы увидите, как видели уже во времена Панамского скандала, какой нажим она окажет! Она не пожелает больше слышать об изменниках и потребует истины и правосудия, повинуясь внезапному порыву царственного великодушия. Так свершится суд, так будет приговорен антисемитизм за его черные дела, за две смертельно опасные авантюры, нанесшие ущерб достоинству и духовному здоровью страны.

Вот почему я заклинаю тебя, Франция: опомнись, одумайся, медлить более нельзя. Не нам открыть тебе истину, — дело законным порядком передано на рассмотрение суда, и будем надеяться, что правосудие полно решимости установить ее. Судьи одни имеют право голоса, и наше вмешательство потребуется лишь в том случае, если они не скажут всей правды. Но неужели ты не догадываешься, в чем заключается эта правда? А ведь она так проста: сначала допустили ошибку, а потом попытались скрыть ее с помощью лжи. Факты были столь красноречивы, а каждая следующая ступень разбирательства выдавала лжецов с головой: тут и совершенно непонятное заступничество за Эстерхази, и обращение с полковником Пикаром как с преступником, [36]и град оскорблений, обрушившийся на его голову, и словоблудие министров, и оголтелая ложь официозных газет, и невыносимая медлительность предварительного расследования, которое велось словно бы вслепую. Тебе не кажется, что от всего этого дурно пахнет, пахнет трупным разложением и что нашим господам, видно, и в самом деле есть что скрывать, раз они открыто позволяют себя защищать всякому парижскому отребью, после того как честные люди, пренебрегши своим покоем, потребовали, чтобы французам сказали правду?

Пробудись, Франция, вспомни о своей славе. Как случилось, что твоя либеральная буржуазия, твой свободный народ не видят в этом диком разгуле пропасть, куда их толкают? Я не верю, что они сообщники преступников, их просто обманули, — ведь они даже не представляют себе, что их ждет, а ждет их, с одной стороны, военная диктатура, а с другой — мракобесие церковников. Неужели к этому ты стремишься, Франция, неужели ты хочешь поставить под угрозу все то, за что заплатила столь дорогой ценой: веротерпимость, равенство всех пред лицом закона, братское единение всех граждан? Если только возникнут сомнения в виновности Дрейфуса и ты ничего не сделаешь, чтобы избавить его от мучений, слава, которой ты удостоилась, завоевав для своих сыновей правосудие и свободу, померкнет навсегда. Нет, не верю, что мы, ничтожная горстка людей, одни будем говорить об этом, не может быть, чтобы к нам не присоединились все, в ком жива честь, все вольные духом, все щедрые сердцем — все, кто основал Республику и кто не может оставаться спокойным, видя ее в опасности!

К ним я и взываю, Франция. Пусть они сплотятся! Пусть пишут и говорят! Пусть вместе с нами ведут широкую разъяснительную работу среди бедных и обездоленных, среди тех, кого отравили ядом клеветы и толкают на безумие! Душа отчизны, ее могущество и торжество ее в справедливости и великодушии.