Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Я хочу сказать, что единственно реальный и долговечный поступок заключен в изложенной на бумаге мысли; политические деятели, как бы высоко они ни стояли, сделав свое дело, умирают, а возведенные ими карточные домики падают — их заносят зыбучие пески истории. Имена этих политиков, как самых справедливых, так и самых преступных, с трудом сохраняются в памяти. Мы не можем даже судить, правы они или нет, ибо дела их исчезли; к тому же все эти дела были построены на нетвердой почве человеческих отношений и поэтому не могут быть прочны.

Да, мы сидим в наших кабинетах, и там, пребывая в тишине и неподвижности, уверяю вас, мы смеемся, глядя на все пресловутые труды, которые совершаете вы, люди дела. Прыгайте и танцуйте сколько хотите, потейте и надрывайте силы, чтобы удовлетворить свои аппетиты, для нас, наблюдателей, вы — всего-навсего марионетки с более или менее хорошо отрегулированным механизмом. Теперь, после того как империи Александра, Цезаря и Наполеона обратились в прах, когда история столетия умещается на нескольких страницах книги, когда деятельности самых знаменитых трибунов и министров подводится итог одною только строкою, правомерность которой историки еще продолжают оспаривать, я хочу спросить вас, какое могут иметь значение все ваши личные республики с их что ни день то новыми ярлыками. Долой Республику оппортунистов! Долой Республику несогласных! Это всего-навсего секунды в жизни народа; внуки ваши даже не обернутся, чтобы взглянуть на то, что вас так волнует сейчас. Мы сидим у себя в кабинетах, и, если у одного из нас объявится талант, чтобы создать шедевр, один этот человек обессмертит Францию. Римская империя перестала существовать, но Вергилий остался.

Забавнее всего, что г-н Поль де Кассаньяк с важным видом говорит нам, что мы не идем ни в какое сравнение с политиками и что мы их не понимаем. О друзья мои, умоляю вас, держите меня покрепче, не то я лопну со смеху! Мы, видите ли, не понимаем этих господ, потому что они слишком глубокомысленны, и нам, ребячливым поэтам, оказывается, никак не возвыситься до силы характера, присущей людям дела! К чему называть их по именам! Во всей труппе нет ни одного, начиная с премьера и кончая статистами, — включая сюда и тех, кто на ролях слуг и изменников, — за которыми мы не разглядели бы ниток, толстых, как канаты. Ах! Таково уж наше ремесло — мы копаемся в мозгах и в сердцах, мы вскрываем трупы, стараясь во всем разобраться. Дайте нам человека, самого ловкого, самого честолюбивого, самого храброго, мы положим его на секционный стол и скажем, что у него под черепом. Дым, звон, а в лучшем случае — заворот мозгов.

Итак, мы с нашими чернилами и перьями представляем собою большую силу. Политики хорошо это знают, потому-то они и напускают на себя такой презрительный вид. Когда мы говорим, все настораживают слух; к нам обращены все сердца. Стоит появиться художнику — и людей охватывает трепет, земля плачет или радуется: он — хозяин положения, он бессмертен, будущее принадлежит ему.

Разумеется, такой писатель придется не по вкусу властям. Он недостаточно усердно занимался фехтованием и верховой ездой, он будет плохо выглядеть на парадах. К тому же он сам признается, что не обладает никаким политическим влиянием, и если бы он захотел стать депутатом, ему непременно предпочли бы какого-нибудь дурака. Сельская охрана и та отказывается его слушать. Так как ему никого не удалось убедить, что спасти Францию может только его драгоценная особа, он может сколько угодно важничать, сморкаться, менять белье и мнения — он ничем не потрясет своего отечества. Словом, государственная машина нимало с ним не считается. Он не оказывает ни малейшего воздействия на ход событий сегодня. Но зато какой реванш он возьмет завтра!

Ну что же, господа, управляйте, творите историю! Мы — писари, и наше дело писать. Только берегитесь! В Риме нас зовут Ювеналом, и мы пишем сатиры. В эпоху Реставрации мы подписываем наши памфлеты именем Поля-Луи Курье; а в день 2 декабря мы — это Виктор Гюго: это мы потрясаем людей гневным криком «Возмездия», это мы даем пощечину рождающейся Империи.

Знайте! На месте наших правителей я бы лишился покоя. В наши дни среди политиков слишком много смехотворных фигур и слишком много людей ничтожных. Это может явиться соблазном для чьих-нибудь острых перьев. Право же, нельзя до такой степени злоупотреблять посредственностью, нельзя выдвигать таких необыкновенных своим комизмом фигур, когда хочешь сделать вид, что ненавидишь литературу. Трепещите! Вас предадут забвению, но мы-то можем вас обессмертить!