Собрание сочинений. Т. 3

«А как же быть со всем этим моим, так сказать, добром и злом, когда я врежу дуба?… Что с личной памятью-то моей станет?… В природе небось ни одного атома, ни одной молекулки просто так не пропадает. Закон есть закон. Но почему все сгинувшие во времени образы становятся видимымиперед внутренним взором? Да и вообще – на чем все эти картинки напрасно прошедшего моего бытия отпечатаны в памяти? Как постигнуть тайну столь могущественного запечатления образов мира на чем-то совершенно невидимом, если я сейчас вот, в подъезде затхленьком, чую тепло донышка ее – любви моей и несчастья моего – ключицы? Как целое-то этого образа и все частички, его составляющие, молекулки-то все эти обалденные – как и где живут они себе, поживают, словно ветер времени вовсе не развеивал их в памяти и нисколько даже не перемешал с молекулками кожаного запашка первых в моей жизни модельных туфель “Батя” или адской хлорки бассейна?… Захочу – и сейчас с головою окатит меня зеленый ливень ивы, все лето льющей ветви свои в деревенскую речушку… Вот слух мой ни с того ни с сего осчастливило – в одной баховской записи – быстрое, ненасытно ласковое гу-бошлепство малюсеньких золотых и серебряных клапаноч-ков флейты, гобоя и фагота, словно бы вразнобой и вместе с тем со страстным согласием зацеловывающих дивные тела инструментов, не то что нисколько не мешая их звучанию, но, наоборот, придавая такую живую обнаженность невидимой плоти музыки, что сердчишко из ребер выскакивает от вечной невозможности утоления любви к ней… Ну хорошо. Четырнадцать, кажется, миллиардов нейронов имеется в моей глупой башке. Они себе считывают образы действительности, обнюхивают их, внимают их звучанию, обрабатывают количества, поэтично различают и смешивают качества. Но башка – ненадежное место хранения Целого чьей-либо прошедшей жизни. Если Онесть, то было бы глупостью с Егостороны доверить нам – крайне тленным и невозможно легкомысленным созданиям – множество подобных оригинальных изделий, представляющих собой баснословную духовную ценность… Это же наиценнейшие частички бездонно вместительной памяти Бытия о самом себе!… Пропасть из нее не имеет права ни одна сориночка, случайно попавшая в око какого-нибудь здешнего мгновения, ибо и она занесена Временем в Гнездо Потустороннего и любовно прилеплена к нему хозяйственной слюною… А что, если… – Гелий почувствовал, как у него дух захватило от странного, не знакомого ему волнения, и снова взмолился, чтобы… «ничего мне больше не надо… пяток только минуточек – только додумать до конца это чувство… но, может, я и в три уложусь…» – что, если сейф-то этот несгораемый и всевме-стительный вовсе не во мне находится, а вне меня, вне всех живших и умерших, вне всех ныне живущих, вне всех готовых стать и быть? Но стоит только воле моей пожелать очутиться, скажем, в детской ванночке, грустно пахнущей пластмассовым корабликом, или в каких-либо постыдных обстоятельствах, или даже, непонятно на кой черт, услышать тошнотворный скрип мелка в прокуренных дожелта пальцах завуча-садиста – как получаю я из той небесной сберкассы чуть ли не все свои вольные и невольные вклады, и то даже порой получаю, во сне и наяву, чего вроде бы вовсе не вкладывал, – поверить не могу, что встречал где-то чью-то рожу или прикусил тридцать лет назад губу, разгрызая морковку, или подзабалдело разрыдался, обняв ствол черемухи, когда там наверху, в снегах цветущих, что-то птица щебетала-лепетала… А иногда получаю то, чего не только не думал востребовать, но сделал как раз все, чтобы вытравить из памяти, например краску мучительного смущения, пытку неуверенностью, беспричинным стыдом, навязчивой ненавистью к обидчику… И ничего удивительного во всем этом, в сущности, нет, ибо если естьТот, которому человечество, видимо, не в силах не подражать в своих величественно возгордившихся науках и в дивных искусствах, особенно в музыке – в свободном от всех Смыслов чистом Звуке Слова, бывшего в Начале, – то Его творческие возможности действительно безграничны… Конечно, эти мои мыслишки давно известны, ну так что ж с того!… это ведь тоже ее поэт сказал, что охота ему дойти во всем до самой сути… самому до нее охота дойти… вот я и дохожу… вот каким путем я до кое-чего дохожу… Безусловно, память всесвязана с помещением,в котором пребывает все давно сгинувшее с лица земли, все сущности, все до одного прошедшие остановленные мгновения частного и общего времени… О, Господи!… Неужели в Твою кладовую вмещено во всей полноте прошедших времен все, бывшее Сущим, включая личный мой, жалкий мой, постыдный мой вкладишко?… Неужели покоится, неведомо зачем, все прошедшее-прибавляющееся,словно обожаемая Тобою бесконечная форма единственно великого Глагола, неисчислимого Числа, Божественного Лица и Рода, не подлежащего моему радостному уразумению до исполнения сроков, когда все неописуемое станет наконец-то сказуемым… Как ласточкино гнездо, вылеплено все прошедшее-прибавляющееся за миллионолетия… ежесекундно лепится существами и вещами Безмерность этой Вечности, не тесной для всего ранее сгинувшего в ней, полной звуков и ликов неумирающей жизни… так что и Помпея не нуждается там в восстановлении, и красотка, от которой в бомбежку осталось пустое место… и дерево любое – не успеешь возжелать – то вспыхивает огнями осени любезной, то томится, как тело в парной, в туманах рассвета или дремлет, закутавшись в снег… там все помершие ждут о себе воспоминаний, готовые в тот же миг прийти на ум живым, чтобы отогреть их души, уставшие от разлуки… там прошлое всех живущих пребывает как настоящее всего будущего… там этот тихий снег идет и идти никогда не перестанет… потому что там – Великая Одновременность рождений-смертей существ-явлений в Целом… и если я востребую из негочто-либо в различенном и образном виде, то память все это мгновенно наделяет качеством времени и держит перед оком душевным до тех пор, пока оно мною вновь не забудется… эх, как жаль, что я один радостно и безобразно гуляю тут на помоечных поминках по отчиму своему, по научному своему атеизму… сюда бы ко мне ту самую, из очередищи на такси, дамочку экзальтированную, которую бесы, разумеется более солидные и талантливые, чем мои, дотащили, по сути дела, до вылизывания антихристовых прелестей и до дьявольского безверия!… сегодня я б сказал ей: “Спокуха, дорогая интеллигенточка, это я тебе говорю – бывший титан мирового безбожия, брось мыслью безответственной самоупоенно растекаться по народному буфету. Стоп! Наливай по стопочке! Не смущай миллионы несчастных людей, и без того изнасилованных безумным экспериментом, очертаниями самого великого проекта всех времен и народов – проекта воскрешения мертвых! Еще наливай. Будь здорова. У Того, Чью творческую работу ты предлагаешь выполнить голодным, холодным, разоренным, отравленным, изуродованным и униженным людям, столько возможностей выполнить ее Самому, что в положенные сроки воскресит Он к лику невообразимо новой Жизни всех, кого сочтет нужным вызвать к ее тайным источникам. Он не будет жлоб-ски собирать померших по клеткам да по генотипам, за которыми твой философ Федоров, побрезговавший самолично зачать хотя бы одну только крошечную жизнюшку, собирается ползать на карачках по всей Вселенной и рыться в милой каждому уважающему себя русскому сердцу кладбищенской трухе. Они у Него в любой настоящий момент все – как в кармане или за пазухой. Ни одна малюсенькая застенчивая родинка или горделивая ухмылочка ни с одной из загнувшихся когда-либо физиономий никуда не пропадет, а уж о внутренних органах или свойствах характеров каждой из померших натур и говорить даже нечего. Поняла, не верующая, по сути дела, ни в Замысел, ни в Промысел, но обольщенная пылким дьявольским вымыслом? Смерти, если хочешь знать, вообще не существует. Все со своего пути сметающее Время Оттедова дует, здесь все разметывает и развеивает на части и Туда все уносит обратно. В очень, между прочим, целом и замечательном виде. Ясно? А поэтому – наливай и не осатаневай. Как же Там может быть Смерть, когда Оттедова происходит Жизнь и там же она, ягодка, заодно и хранится? Ты что, ослепла так, что не видишь невидимого? Или ты полагаешь, что никто достойно существовать не станет без протезной увлеченности твоими пластмассовыми абсолютами? Станем! И еще как! А сверхзадачи нам сама Жизнь начнет подкидывать, когда заживем мы нормально. Но уж никак не паразиты-поставщики при дворе Их Императорских Величеств – Идеала и Идеи. Только не вставляйте Жизни идеологические палки в колеса, чем вы в основном и прозанимались в России последние сто пятьдесят лет. Упаси нас, наконец, Господь от вашей профессиональной одержимости насчет общенародного счастья… Ну-ка, поддень-ка грибочек!… Совсем ты глаз залила слепой гордыней якобы духовного титанизма да бесстыдно несдержанной, то есть истериковатой исступленностью. И не уничтожай ты, пожалуйста, в нас любовь к жизни недальновидно глупым возбуждением ненависти к смерти. Не отымай ты теперь у нас, блаженных, последнее – то, чего бесы советской власти никак не могли у нас отнять. Веры в Царство Небесное, дура, не отымай, ибо Там все и вся пребывает в том виде, в каком оно здесь пребывало в каждом из промелькнувших мгновений. Там – все до одного лики и все до единого звуки пребывают до того момента, который мы, по малоразумению нашему, именуем Страшным Судом!… А что касается твоего самооскопившегося Федорова, то… Есть Хозяин на все подлежащее воскрешению… Воскреснут все мертвые, будь уверена, и мы воскреснем вместе с ними, когда Господь соблаговолит вспомнить обо всех нас, обратившись к услугам своей Божественной Памяти. Не раньше, а уж тем более не позже. Ну – будь, милая, пташкой небесной”».