Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

— Так… — хозяин потер руки. — Это хорошо. Зацепка есть. С этого бы и начинал. Для листовки неплохой сюжет — пустить по кораблям. Смотрите, дескать, православные воины: на войну ведут, за веру, родину помирать, а тут вашего же брата за бутылку паяют. Хорошая новость, Рух. Еще что?

— А больше как будто ничего. Душно.

— Ладно, — хозяин потрепал Гладковского по спине. — Скоро и посвежеет, Рух. Нынче главное в выдержке. Организацию береги, не давай рассыпаться — это первое. Расширять не торопись. На сегодняшний день лучше один верный, чем десять сомнительных. Понял?

Он отошел в угол, разгреб обрезки досок и планок, сваленных у стены, достал деревянный ящичек для столярных инструментов и вытащил из него шелестящую пачку папиросной бумаги.

— Забери с собой. Вчера из Петербурга успели подкинуть. Питерские прокламации, циркуляр ЦК.

Гладковский оттянул ворот тельняшки и спустил туда листки.

— Есть, товарищ Антон.

— Ну, ступай. Связь держи по возможности.

Он прошел к двери, приоткрыл ее, выглянул.

— Никого. Вали!

Гладковский вьюном проскользнул в дверь, выскочил в тупичок, пощупал рукой шуршание бумаги на животе и развалистой походкой ухарского сверхсрочного пошел вниз, к бухте.

* * *

Незадолго до захода солнца сигнальщики доложили вахтенному начальнику лейтенанту Дурылину принятый с «Евстафия» флажный семафор.

Начальник бригады линейных кораблей контр-адмирал Новицкий вызывал на флагманский корабль командира «Сорока мучеников».

Записав сигнал в вахтенный журнал, лейтенант Дурылин послал унтер-офицера вахты с докладом каперангу Коварскому, а сам вызвал дежурного боцмана и приказал приготовить на всякий случай командирский вельбот и моторный катер.

Лейтенант Дурылин, наученный опытом двухлетнего сожительства с командиром, полагал совершенно справедливо, что лучше перестараться, чем недостараться. Черт его знает, на чем заблагорассудится рыжему дьяволу отправиться к флагману на неожиданный вызов. Приготовишь вельбот — он разорется, почему не катер. Подаешь катер — готов фитиль за то, что не вельбот. На него не угодишь.

— И смотри — в два счета, а то я тебе пропишу ижицу, — напутствовал боцмана лейтенант.

— Есть, ваше высокоблагородие! Не извольте беспокоиться.

Боцман ушел. С ростр донесся свист дудки, вызывающий на спуск командирского вельбота. На мостик поднялся возвратившийся от командира унтер-офицер.

— Доложил, Герасимов?

— Так точно. Их высокоблагородие счас едут.

— Насчет шлюпки распоряжений не было?

— Так точно, вашскородь. Приказали вельбот.

Лейтенант обрадованно вздохнул. Опасность разноса отпадала. Он подошел к обвесу мостика и крикнул на ростры:

— Дубовой!

И на ответное «есть» боцмана приказал:

— Отставить катер! Готовить вельбот!

— Есть — отставить катер, готовить вельбот, — долетело эхо на мостик.

Лейтенант Дурылин зашагал по мостику. Спустя пять минут он перегнулся за обвес и взглянул вдоль правого борта. В пурпурной от закатного блеска воде под трапом качалась узкая сигара вельбота, на площадках каменели фалренные, и на палубе переминался с ноги на ногу старший офицер, обязанный лично провожать командира при съезде с корабля. Но каперанг Коварский не торопился.

Лейтенант Дурылин с неудовольствием посмотрел на часы, откинув рукав кителя с блистающей манжетой, потом на штабной блокшив «Георгий Победоносец» в глубине бухты.

Солнце за боном уже тронуло краем линию горизонта. Его красный шар лизали темные зубчики бегущих по горизонту валов. Сейчас бухнет с «Победоносца» пушка к спуску флага. Чего это старый черт возится?

Солнце на три четверти ушло под воду. Со шканцев донеслась команда, огненными язычками вспыхнули вскинутые штыки караула, и лейтенант Дурылин увидел приземистую фигуру командира на верхней палубе. И в эту же секунду, другим глазом, лейтенант поймал желтый выплеск орудийного огня на «Победоносце». Он вскинулся, застывая.

— На флаг… Смирно! Флаг спустить!

За его спиной протяжно и грустно серебряным стоном запел зорю горн, и с первым его звуком в вековой недвижности ритуала окаменел корабль.

Замер возле трапа командир, чеканными силуэтами в алое знамя заката врезалась выстроившаяся команда, гребцы в вельботе, сигнальщики на мостике, лейтенант Дурылин. Даже сигнальные фалы, все время раскачивавшиеся ветерком, повисли без движения, и прозрачная струя дыма из первой трубы неподвижным столбом стояла в небе. В мертвой окаменелости всего корабля, мгновенно ставшего похожим на царство спящей красавицы, двигались только два предмета: руки матроса, сучившего фалы кормового флага, и само полотнище флага, медленно опадающее с высоты флагштока на палубу и стоечные тросы.

Горн оборвал стон, и волшебная тишина кончилась. Корабль ожил, задвигался, зашумел. Столб дыма над трубой сломался и поплыл к берегу, фалы заплясали и загудели под порывом бриза.

Вельбот отлетел от трапа и ходко пошел к «Евстафию».

Встреченный на палубе флагмана командиром «Евстафия» каперанг Коварский, после официального приветствия, доверительно спросил у коллеги (они были одного выпуска):

— Ты не знаешь, за каким чертом я понадобился хозяину?