Собрание сочинений. Т.4. Мопра. Ускок

— Полагаю, что у Эдме найдутся дела поважнее, нежели свидание с вашим монахом-краснобаем, — возразил я. — Да он, быть может, просто интриган, как и многие другие, кого вы слепо облагодетельствовали. Простите меня, мой милый аббат, но вас нельзя назвать опытным физиономистом, вы легко проникаетесь симпатией или антипатией к людям и при этом основываетесь лишь на том, что вам подсказывает ваша увлекающаяся натура: либо льнете к человеку всей душой, либо чураетесь его.

Аббат улыбнулся, пошутил, что я говорю так только по злобе, вновь упомянул о благочестии трапписта и опять перешел к ботанике. Мы провели немало времени у Пасьянса, разбирая растения; я жаждал уйти от собственных мыслей, а потому вышел из хижины вместе с аббатом и проводил его до самого леса, где должна была состояться встреча с монахом. По мере того как мы приближались к месту свидания, аббат, казалось, начинал понемногу остывать от вчерашних восторгов; теперь он уже опасался, не слишком ли далеко зашел. В столь быстром переходе от восхищения к неуверенности вполне проявился его характер — неустойчивый, мягкий, робкий, в котором сочетались самые противоположные стремления, и я вновь принялся дружески подшучивать над ним.

— Знаете, — сказал он мне, — на душе у меня будет спокойнее, если вы его увидите собственными глазами. Посмотрите на его лицо, понаблюдайте за ним немного, а потом уйдите, ибо я обещал выслушать его признания.

От нечего делать я согласился пойти с аббатом. Когда мы взошли на пригорок над утесом, откуда берет начало родник, я остановился в ясеневой рощице и, спрятавшись за ветвями, стал разглядывать монаха. Сидя внизу прямо под нами, у самого родника, он не отводил глаз от тропинки, из-за поворота которой мы должны были появиться; но ему и в голову не приходило взглянуть туда, где мы находились, и мы невозбранно могли наблюдать за ним, не вызывая его подозрений.

Едва взглянув на монаха, я горько рассмеялся, взял аббата под руку, увлек немного в сторону и взволнованно проговорил:

— Любезный аббат, доводилось ли вам когда-нибудь видеть моего дядю Жана де Мопра?

— Никогда, сколько помнится, — отвечал озадаченный аббат. — Но что вы, собственно, хотите этим сказать?

— Я хочу сказать вам, друг мой, что вы сделали недурное открытие: сей славный и высокочтимый траппист, в котором вы обнаружили столько благолепия, искренности, сердечного сокрушения и ума, не кто иной, как Жан Мопра Душегуб.

— Вы с ума сошли! — вскричал аббат, попятившись. — Жан Мопра давным-давно умер.

— Жан Мопра не умер; жив, может быть, и Антуан Мопра, и это меня удивляет меньше, чем вас, ибо мне уже довелось повстречать одного из этих призраков. Вполне возможно, что Жан стал монахом и замаливает свои грехи; но возможно, что он просто явился сюда под личиной монаха обделывать какие-нибудь темные дела, и я советую вам быть настороже.

Аббат был так перепуган, что даже не хотел идти на условленное свидание. Я убедил его в необходимости узнать замыслы старого грешника. Однако мне было известно слабодушие аббата, и я боялся, как бы дядя Жан лицемерными речами не втерся к нему в доверие и не склонил его к какому-нибудь ложному шагу; поэтому я решил притаиться в чаще, чтобы все видеть и слышать. Но события сложились иначе, чем я предполагал. Вместо того чтобы вести хитрую игру, траппист тут же открыл аббату свое настоящее имя. Он объявил ему, что раскаяние и угрызения совести не позволяют ему уклоняться от кары, прикрываясь клобуком (ибо Жан Мопра и в самом деле несколько лет назад вступил в орден траппистов); и вот он решил теперь предать себя в руки правосудия, дабы публично искупить преступления, запятнавшие его позором. Человек этот, одаренный незаурядными способностями, приобрел в монастыре непостижимое красноречие. Он говорил с таким изяществом, с такою кротостью, что я и сам поддался обаянию его речей не меньше аббата. Тщетно тот пытался отклонить монаха от безрассудного, по его словам, шага — Жан Мопра выказал самую непреклонную верность своим религиозным убеждениям. Он утверждал, что, совершив преступления, достойные варваров-язычников, он может спасти свою душу, лишь добровольно приняв муки, как то делали первые христиане.