Читаем Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности полностью

–…Нам журналистам с утра подали джип и повезли наконец в джунгли на линию фронта, если можно так назвать извилистый ряд глинистых, размытых и полузатопленных частыми дождями окопов, в которых прыгали лягушки и водилась всякая нечисть. Был сезон дождей, господа. Вьетконговцы сами были похожи на лягушек в своих коротких штанах и соломенных шляпах. Правда, эти лягушки стреляли и довольно метко. Малорослики – девушек было не отличить от мужчин. Одна всеми время стреляла в меня своими угольными глазками, простите за невольный каламбур, потом она приезжала ко мне в госпиталь и мы премило устроились прямо у меня под одеялом – света не было, одни керосиновые лампы-трехлинейки, да и те света не давали. Но вернемся на фронт. Командир отряда, пожилой и щербатый, изложил нам ситуацию. Оказывается, мы приехали некстати… Прошу прощения, я рассказываю о том, как меня ранили, – пояснил он мне как новопришедшему.

Я осмотрел комнату. Слушателей было человека три вместе с хозяйкой. Левон скептически улыбался, что-то зарисовывая в альбом, который он пристроил себе на коленях.

Рассказчик продолжал: —…И вскоре действительно появилась первая волна самолетов. Он рассыпали ядовитый порошок на заросли. От него и люди болели. если бы вы видели все эти язвы! Как бутоны, которые расцветают чудовищными цветами на теле человека. Американцы – тоже варвары, недаром их во Франции недолюбливают. Мы забились в щель, тем более, что на нас стали сыпаться кассетные бомбы второй волны. Но спрятаться было некуда. Вы не поверите, господа, рядом со мной на бровке сидел вот такой черный паук. (Он указал сигаретой на тарелку – на бутерброд с черной икрой.) И я не смел пошевелиться. Бомбы так визжали и стонали, по-моему, пауку было тоже страшно. Сирены провыли отбой. Чувствую, мокро и по рукаву что-то течет, черное. Не люблю крови. В общем. задело меня осколком кассетной бомбы, господа. Мои друзья-журналисты взяли джип и повезли меня в незабвенный госпиталь, где был счастлив в любви, как никогда в жизни. Но об этом в другой раз, если позволите. Таким образом я оказался в числе раненых на полях сражения Вьетнамской войны, которую американцы не могли не проиграть, так я полагаю.

– Сколько ему лет? – тихо спросил я Левона.

– В том-то и дело. Война была лет 25 назад, а ему не больше тридцати семи-сорока, – с усмешкой ответил мой сосед-художник, продолжая рисовать. Это был карандашный портрет рассказчика, которого нарисовать похожим ничего не стоило: лоб, очки да бородка.

Володя как будто услышал нас, он был вообще чуток к настроению окружающих.

– Ничто не проходит бесследно, вот – шрам от ранения. Если кто-нибудь любопытствует, может взглянуть, – и он непринужденно стал снимать галстук и расстегивать рубашку.

Стриптиз лично меня не очень убедил. Шрам возле правой лопатки мог быть от чего угодно.

– Я, можно сказать, ветеран двух войн. Я воевал и на корейской войне, – продолжал рассказчик, шлепнув очередной стаканчик водки. Ну, это было чистое вранье. Мы с Леоном переглянулись.

– А там как вы оказались? – спросил Леон.

– Я был в Филадельфии и завербовался, такие обстоятельства.

– Какие обстоятельства? – полюбопытствовал я.

– Меня преследовал муж моей очередной пассии, кстати, русской. Мог и убить. Он был грузинский мафиози, – не смущаясь, продолжал Володя.

– И, простите меня, в каком вы были звании?

– Сержант, – скромно сказал врунишка. – Но сержант в американской армии это довольно большой чин, прошу вас учесть.

– Тогда мы будем звать вас дядя Володя, если разрешите. конечно, – улыбнулся я.

– Господа, зовите меня как угодно, только в печь не ставьте, – блеснул своим знанием русской пословицы новый знакомый.

Вскоре он стал прощаться.

– Завтра с утра ему вещать на Францию, – сказала мне шепотом хозяйка.

– Так он работает на радио? – так же под сурдинку спросил я. Гость услышал меня, затворяя за собой дверь.

– С вашего позволения. В русской редакции в Париже, и наоборот – в Москве вещаю по-французски. Вот мои визитные карточки. Звоните, с удовольствием буду соответствовать. Если я не в командировке, всегда найдете меня на работе – и здесь, и там. Оревуар.

Действительно, на одной визитке было написано по-русски, что предъявитель – корреспондент Радио России, московский адрес и телефоны. Другая карточка утверждала, что владелец ее – работник Радио Франции – и тоже телефоны и адрес в Париже.

Странно и не совсем понятно. Левон посмотрел на визитные карточки и фыркнул: авантюрист!

Женщины ему верили безусловно, это я заметил с первого раза. Они слушали вкрадчивый бархатистый голос, главное, тон действовал на них неотразимо. Женщины всегда слушают музыку и ловят в ней затаенный смысл. Дядя Володя разбудил во мне любопытство, которое, как я предчувствовал, в дальнейшем будет удовлетворено.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература