Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Что выиграл он, убежав от своих соучастников? Свободу? Хороша свобода, когда остается только одно — подохнуть, как псу, вдали от людей, сгнить в полной безвестности. Скоро он будет мечтать, как о величайшем счастье, о черствой корке хлеба. И все-таки… «Ты еще не побежден, ты можешь бороться, нападать, уничтожать, ты еще опасен. И это сила. Не важно, что произойдет завтра, послезавтра, важен настоящий момент, важно то, что ты существуешь сегодня».

Его давно уже мучил голод. Будь он обычным путником, можно было бы зайти в любой дом и попросить хлеба, купить, наконец. Как же счастливы остальные люди, они безбоязненно ходят по дороге, им не надо скрываться в чаще, шарахаться при всяком шорохе. Герман завидовал им и еще сильнее ненавидел их, потому что они были чисты.

Не успев отдохнуть, Герман услышал отдаленное повизгиванье, — так повизгивает охотничья собака, напав на след зайца. Возможно, это и был Цезарь или Нерон какого-нибудь местного охотника, возможно — бездомная дворняжка или четвероногий помощник пастуха, которого увлек охотничий инстинкт. Но, может быть, это…

И он сразу стал похож на почуявшего опасность зверя. Ощетинился, подался всем телом вперед, точно внюхиваясь в воздух. Герман несколько часов шел по лесу, продираясь сквозь кустарник, прыгая с кочки на кочку, когда на пути попадалось болото, бегом перебегая открытые места. Иногда останавливался и прислушивался. Потеряв направление, вышел к опушке и увидел на дороге вооруженных бойцов. Расположившись цепью, они наблюдали за опушкой.

Герман метнулся назад, в лес. Справа снова донеслось из-за деревьев повизгиванье собаки. Он ускорил шаг и, выбрав направление, которое в равной мере отдаляло его и от цепи бойцов и от собаки, бросился бежать. Ему показалось, что собака осталась позади. Слева лес стал редеть, в стене деревьев блеснули просветы.

Как хотелось есть! Попадись ему в руки птица, Герман разорвал бы ее и стал жрать сырьем вместе с перьями. Чтобы обмануть желудок, он стал жевать древесные почки, сосал тонкие еще побеги травы. В одном месте ему попалось несколько прошлогодних орехов. Ядра были черные, прогоркшие, но он жевал их до тех пор, пока они не превратились в жидкую кашицу, и только тогда выплюнул.

Его мысли все чаще обращались к еде, казалось, что мозг переместился в желудок.

«Не догадался сунуть в карман несколько кусков хлеба… — с тоскливой злобой думал он. — С жареной свининой, с салом… И еще с маслом и с сыром. Сыр какой жирный был…»

День кончился. Пасмурный вечер спустился над лесом. Герман давно уже шел как во сне, ничего не видя перед собою от усталости, то и дело спотыкаясь. В одном месте он налетел на огромную муравьиную кучу, упал и тут же уснул.

Вдали залаяла собака. Герман вскочил и побежал, прежде чем проснулся. Уже была ночь. Ветви кустов больно царапали лицо, цеплялись за одежду; он все время падал, подымался и через несколько шагов снова падал. Ему казалось, что и справа и слева раздаются шаги, за каждым деревом подстерегают люди. Но когда он останавливался и прислушивался, они тоже останавливались и наступала полная тишина. Но едва он начинал двигаться, как шаги слышались снова. А вдали, не переставая, лаяла собака.

Наконец, он вышел на берег небольшого озерца. Серовато-стальная поверхность воды резко выделялась на темном фоне деревьев. Герман лег наземь и припал ртом к воде. Пил долго, долго. На самом берегу была небольшая вырубка — шей тридцать. Вилде сел возле толстого гладкого пня, прислонился к нему и облегченно вздохнул, — ему вдруг показалось, что он пришел, наконец, домой и может отдохнуть… Он задремал и тут же вздрогнул, проснулся на мгновенье и опять заснул. Это повторялось несколько раз.

Вдруг весь лес точно загорелся, и кругом стало светло, как днем. Вилде увидел, что лес полон людей. Люди шли по берегу озера длинной молчаливой процессией и все глядели прямо на него… И он узнал…

То были его жертвы, у этих людей он отнял жизнь, или убивая их своими руками, или приказывая сделать это другим. Взрослые и дети, старики и женщины… латышские крестьяне — сельские активисты, которых он расстреливал и вешал летом 1941 года… евреи, которых он велел полуживыми зарыть в огромную могилу… Они подходили все ближе и ближе.

Герман закричал от ужаса и проснулся. Он долго сидел, закрыв глаза ладонями. Спокойно дремало в своих берегах озеро, и тихо шелестел в верхушках деревьев ветер. Светло-серые облака уже окрашивались в красноватые и золотистые тона.

Он поднял голову. За деревьями явственно слышались людские голоса. Но уже показались и сами люди — они были одеты в военную форму и вооружены винтовками и автоматами.

Ему уже не убежать, но он может сопротивляться, дорого продать свою жизнь. Оружие у него есть — он нащупал его и крепко сжал в руке. «Пять пуль вам, шестая себе… Я еще силен, меня еще нужно бояться».

Раз, два, три… отзвучали, упали в вечность секунды, мелкие крупинки времени, за которые он боролся весь вчерашний день и всю ночь. Это были последние — старые песочные часы сейчас перестанут действовать, и время остановится.