Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

— Что ни говори, а наш Юрис парень ухватистый. За все он берется как следует. Когда еще работал в порту, самые неуживчивые и те просились работать с ним. Тебе бы следовало посмотреть, как летали кипы льна, когда он брался за крюк. А на фронте — как лев дрался. Капитан, командир роты, награжден орденами… Поэтому работа спорится у него и в мирное время. Ты вдумайся, мать: председатель исполкома! Раньше и во сне бы не приснилось этого. Целый район доверили, со всеми домами и фабриками. И все хвалят, все говорят, что лучший хозяин района во всей Риге. Чистота, порядок, вежливое обращение с людьми, а с разными прохвостами — по всей строгости. Вот это, я скажу, по-моему.

— Ты скажи лучше, чего это ему стоит, — вздохнула Рубениете. — Когда только он и спит. Целыми ночами по заседаниям да по совещаниям. Сколько времени может человек это выдержать?

— Юрис выдержит. Не забудь, что он в Рубенисов пошел. Отец, бывало, когда еще батраком в имении жил, мешки по целому берковцу [4]заносил по лестнице на второй этаж.

— У Юриса на плечах тяжесть не меньше.

— Но он не для господ носит, ты этого не забывай, — подняв палец, сказал Рубенис. — Для своего народа работает, на пользу своему рабочему классу. Совсем иное дело получается, не та уж тяжесть. Я сам, например…

Но Рубениете не дала ему похвастаться: у женщин есть эта манера — прерывать речь на самом приятном месте.

— Садись есть, пока не остыло, — сказала она.

— Мне, ты думаешь, почетную грамоту даром дали? — все же успел вставить Рубенис. — Из тысячи одному — чаще их не дают. Это ты прими во внимание.

— Я разве спорю? Только не стоило бы об одном и том же тысячу раз говорить. Хватит, если один раз скажешь.

— Ну да, тебе, понятно, не нравится, что я на старости лет выдвигаться начинаю, — полусердито сказал Рубенис и сел за завтрак. — Но это не поможет: я все равно в тени не останусь. Если у меня сын настоящий человек, так почему я буду бессловесным?

— Да ты уж у меня таким бессловесным всю жизнь был, — усмехнулась Рубениете. — Хозяевам всегда норовил поперек горла стать. В пятом году нагайками и то не могли тебя переделать — какой был, такой и остался.

— А тебе хотелось, чтобы они меня переделали?

— Скажешь ты тоже, — хотелось…

Рубенис подмигнул жене, и оба улыбнулись.

За понтонным мостом Рубенис сошел с трамвая и пешком пошел вдоль Даугавы по направлению к Экспортной гавани. Ужасными ранами зияла взорванная набережная. На дворе таможни высились оголенные скелеты разрушенных и сожженных пакгаузов. Хоть и потрудились здесь рижские рабочие, но кругом все еще свидетельствовало о мании разрушения, о безумной ненависти убегавшего хищника. Часть дороги к гавани шла мимо обвалившейся ограды сильно вырубленного и захламленного сада Виестура, а через улицу, с набережной Андреевского острова, на него глядели исполинские руины сожженного зернового элеватора. Когда все это восстановят? Какие огромные усилия предстояло еще приложить здесь, какие горы кирпича и металла израсходовать для того, чтобы из этого хаоса выросла красивая просторная гавань!

«Когда-нибудь вырастет, — мысленно сказал Рубенис. — Своими глазами увижу еще».

У ворот порта знакомый сторож проверил его пропуск.

— Чего так рано, товарищ Рубенис? — спросил он. — До начала работ еще полтора часа.

— Великое дело — полтора часа! Пока дойдешь до другого конца порта да пока осмотришь, все ли на месте — вот и полтора часа пройдет. Это тебе не прежнее время, когда заботился только о своем багре или крюке. Надо подумать и о подъемных кранах, и о грузе, о сроках погрузки.

— Выходит, не из легких ваша бригадирская работа? — усмехнулся сторож.

— Попробуй денек поработать, тогда узнаешь.

— Мне и на своей работе неплохо.

— Ну и я не жалуюсь.

Посасывая трубку, Рубенис продолжал свой путь. Больше всего разрушений было по эту сторону холодильника. Но между горами изуродованного металла и сложенных кирпичей, между оголенными фундаментами уничтоженных зданий тянулись железнодорожные пути, и паровоз тащил вагоны с грузом. За холодильником стояли пароходы. Здесь набережная уже была заново опоясана бетоном. Сваи и бревна, на которых покоился деревянный настил, еще не утратили своей белизны и пахли смолой.

Любовно и с гордостью глядел на все это Рубенис. Что здесь было года полтора тому назад! Поздней осенью 1944 года сюда пришли первые бригады восстановителей и стали осматриваться, с чего начать. Сначала людям казалось, что здесь ничего не исправишь. На набережной через каждые двадцать метров вместо гранитной облицовки зияли огромные ямы. Глядя на это, люди задавали себе вопрос: что произойдет здесь во время весеннего ледохода? Стремительные воды Даугавы подмоют берег, и тогда рухнут последние крепления, река унесет в море то, что когда-то называлось набережной порта. Тогда всему конец.