Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Этот доблестный капитан встретил своего наставника в высшей степени сердечно. Будучи сам выходцем из народа, он без труда возвращался в него. Врач пытался держаться с Пьером запанибрата, но из этого ничего не получалось — сразу чувствовалось, что он только играет роль. Адвокату это удавалось лучше; он держался более непринужденно и естественно. Однако Пьер все же прекрасно помнил, что два года назад, когда он приходил к этому столь любезному теперь молодому человеку за расчетом, тот вовсе не имел обыкновения пожимать ему руку.

Все сели за стол. Услужливый берриец отправился между тем на кухню помочь Швейцарцу вращать вертел, и Пьер совершенно забыл о нем, со все возрастающим интересом прислушиваясь к разговору за столом, тем более что речь шла о политике.

— Что слышно новенького, господин Лефор? — спросил капитан у коммивояжера.

— Есть новости из Испании, — отвечал тот, — и недурные. Все складывается как нельзя лучше для нас. Кортесы в Севилье предложили Фердинанду переехать в Кадис[53]. Старый лицемер сделал вид, что не согласен, тогда было принято единогласное решение низложить его. Назначено новое регентство[54], в него вошли Вальдес, Сискар и Вигодет.

Эта новость вызвала настоящую бурю восторгов у друзей коммивояжера, но рабочие отнеслись к ней довольно равнодушно. Им тотчас же принялись растолковывать, какое важное значение для Испании имеет победа либералов и какое значение она будет иметь для Франции. По этому поводу политическое положение в Европе было подвергнуто самому всестороннему обсуждению. Ашиль Лефор (так звали коммивояжера) доказывал, что невозможно терпеть долее власть Бурбонов, и всячески распространялся о благотворной роли пропаганды, ведущейся из нескольких центров одновременно и способствующей повсеместному уничтожению тирании, а тут еще появилось дымящееся блюдо с зайчатиной, и коммивояжер поспешил выставить на стол многочисленные образцы своих вин, показавшихся Пьеру очень тонкими, так что он усомнился в том, что они в самом деле предназначаются для погреба Швейцарца, и решил не слишком доверяться этим возбудителям гражданских чувств, не без удовольствия заметив, что старый слесарь тоже воздерживается от угощения. Путешественник уже не вызывал у них прежних подозрений, но обоим вовсе не улыбалось оказаться в рядах организации, не представляющей истинных их интересов.

Покончив с обязанностями поваренка, берриец всерьез приготовился играть роль гостя за пиршественным столом и уселся справа от Ашиля Лефора, который так же, как и адвокат, изо всех сил старался расположить его к себе. Это не представляло особого труда; ибо ни за одним обеденным столом на целом свете не было человека благодушнее, чем добрый Сердцеед. Пьер искал предлога, чтобы как-нибудь удалить его, но это было не так-то просто: вкусная еда, обильно запиваемая вином, которое ему то и дело подливали с обеих сторон, весьма нравилась беррийцу, так что совет отправляться спать вряд ли мог прийтись ему по вкусу. Открыть же присутствующим, что этот развеселившийся гость отнюдь не пылкий новообращенный, каким его здесь считают, было Пьеру теперь затруднительно: берриец находился тут, в сущности, благодаря его поручительству. Ведь Пьер хорошо помнил, как коммивояжер сказал ему на прощание: можете привести с собой кого хотите, если вы ручаетесь за него, как за самого себя. А берриец между тем храбро поддакивал радушным своим амфитрионам[55]. Те всё пытались навести его на разговор о его убеждениях, а он, стараясь угодить им и вместе с тем не показать вида, что ровно ничего не смыслит в том, о чем его спрашивают, изворачивался, как только мог. На все их вопросы он отвечал с той лукавой уклончивостью, которая так свойственна беррийским ремесленникам, и, уцепившись за одно какое-нибудь слово, восторженно, без конца повторял его. Пить он готов был за все и вся. Капитан произнес имя Наполеона.

— Как же, маленький капрал! — немедленно завопил во всю глотку берриец. — Да здравствует император! За его здоровье!

— Он умер, — резко оборвал его Пьер.

— Ах да! В самом деле? Ну так за здоровье его сыночка! За здоровье Наполеона Второго![56]

Минутой спустя адвокат произнес имя Лафайета.

— Да здравствует Лафайет![57] — закричал берриец. — Этот-то хоть по крайней мере еще не помер?

А когда с уст коммивояжера слетело слово «республика», берриец принялся орать: «Да здравствует республика!», сопровождая каждый тост новыми возлияниями.